— …Я не хочу сказать, что ваш Кулагин изначально был врагом. Может, все произошло случайно, его завербовали, заставили сойти с дороги. Он, может быть, и не заслуживал такой судьбы, был, как все мы, простым человеком — и вдруг родственники… О, родственники — великая сила, их ведь нельзя менять. Не мы их выбираем, а они нас. Вот почему всегда начинайте с них. В старых личных делах можно найти немало интересного.
Понимаете, что вы наделали? Я читал ваши донесения: «Матрос Стешенко живет с женой флагманского артиллериста…» Вас давно взяли в кадры? — Он снова вышел на середину комнаты. — Слушайте внимательно: Кулагина не трогать. Нужна группа. Дальше: как он мог передавать японцам сведения? Связь в его руках, к радиопередатчикам постоянный доступ. Надо проверить все передачи на частоте катеров. Все, что шло в эфир. И действовать быстро. Насчет комбрига и командира звена — вариант тоже проработать. Людей в помощь я дам. Но чтобы никаких неожиданностей! На все вам только неделя.
— Волновые сейчас в море не выпускают, можете не беспокоиться, — взмолился Цыгун. Что неделя, в одной морской разведке читать радиоперехват дней десять…
Начальник сунул руку в карман, вытащил ключик, отпер в стене сейф, достал из него бумагу, высмотрел в ней что-то и, заперев, коротко бросил:
— Восемь. Больше не могу. Восемь дней, и чтобы к этому времени у меня на столе все лежало. Какое, кстати, у вас образование? — Нехорошо усмехнулся, ответа дожидаться не стал. — Конечно, в нашем деле образованны далеко не все. Знаете, что Клаузевиц говорил?
От Клаузевица замутило совсем. Не чуя, как барственно начальник кивнул, подтолкнул в плечо, вышел из кабинета, желтыми кругами по сторонам потекли стены, прислонился, отер со лба пот.
«Проглядел, проглядел Кулагина, а ведь мог и сам сообразить: где секретов больше, туда ОНИ и лезут… Какого проглядел! Это тебе не вор на подсобном хозяйстве. Кстати, завхоза тоже надо будет взять, чем больше, тем лучше… Кажется, на этот раз все обойдется. Обойдется ли?»
Успокоился, уже идя назад рейсовым катером: «Восемь дней? Управлюсь».
Он стоял около входа в клуб, ждал Нефедова. Цыгун подошел незаметно, стал боком, произнес еле слышно: «Зайдите ко мне после кино». От этого расхотелось смотреть фильм, ушел бродить. Дорога увела к перешейку, тот отделял южную, мелкую, часть бухты от моря. Низкий, песчаный, намывной, на нем стояло несколько почерневших от дождей рыбачьих бараков, сушились на кольях сети, к стенам были привалены вытащенные из воды лодки. Пахло смолой, рыбой и водорослями, по обе стороны перешейка серебрилась вода.
Постояв около сетей, жадно подышав солью, посмотрел на наручные часы (огненные стрелки на огненном же циферблате показывали: кино вот-вот кончится), торопливо пошел назад. Нырнул в кусты и тропинкой по лесу вышел к цыгуновской избе. Там уже полоской в окне горел свет. Уполномоченный быстро закрыл за Кулагиным дверь и сразу же спросил:
— Ну, как вам кино?
— Я не смотрел.
— Что так? Надо было посмотреть, поговорили бы… Мне понравилось… Я вот все присматриваюсь к вам, человек вы интересный — лишнего не болтаете… А у меня такой вопрос: из ваших матросов на оккупированной территории никто не был?
— Не интересовался. А что, надо было?… Постойте, как это — на оккупированной? Ведь если бы кто там и был, как бы он на такие катера попал? Вы бы его первый и убрали.
— Да?… А вот таких разговоров среди матросов при вас не было: мол, чуть войну не проиграли, немца до Москвы допустили? Не говорили?
— При мне язык никто не распускает.
Разговор не получался.
— А теперь в порядке учебы. Очень сложно завести по радио мотор?
Теперь Кулагин удивился.
— Ну, знаете, в двух словах этого не объяснишь. Вы устройство шагового искателя знаете?
«Шаговый искатель… Сволочь такая».
— Ладно, оставим. Вы мне все-таки про своих матросов что-нибудь расскажите. Раз уж мы начали встречаться.
— Просто матросов у меня нет. Все — специалисты. У одного — мотор, у второго — электроприборы, у третьего — радиоаппаратура. Об этом лучше говорить на катере, там все можно и показать.
Кулагин понял:
«Что это он про матросов? Хочет, чтобы я назвал фамилии. Спросит, фамилии, а потом тебе их и предъявит… Матросы тут ни при чем. У опера на уме что-то другое…»
Тускло, вполнакала, светит лампочка. Молча сидят друг против друга. Копошатся на погонах тени. Погоны морские, одинаковые. Фиг они одинаковые, оттого и злоба.
«Издевается инженер, издевается. За дурака считает. Это уж точно — за дурака. Все рассчитал. Оттого и не отвечает. Погоди, посмотрим, что ты запоешь через неделю. Надо посмотреть по личным делам, кто из матросов родом из Средней Азии. Казах, кореец, таджик… Японец вполне может сойти за таджика».
Оперуполномоченный сглотнул слюну. Война к концу, а тут такое дело свалилось…
— На сегодня все. Можете идти…
Ито стоял за верстаком и правил погнутые велосипедные спицы, когда в сарайчике стало темно, кто- то бесшумно заслонил собой свет.
— Ну надо же, выследила. — Он сплюнул.
— Ты один?
— А что? Лучше уйди, вдруг придет хозяин.
— Я ждала тебя тогда, после той ночи, а ты не пришел. И вот вчера иду по улице, вижу: ты разговариваешь со своим стариком. Как он?
— Бывают лучше… А ты?
— Подыхаю. У тебя нечего поесть?
— Откуда? Тебе здесь нельзя. Давай так вечером я закрою мастерскую и угощу тебя. Ну, иди, иди…
Вечером он стоял около запертых дверей, поигрывая ключом, и не сразу заметил, как она появилась в переулке.
— Мой ушел. Целый день охал, уже еле волочит ноги. Ну что — пойдем, поедим?
— В таком платье меня никуда не пустят.
— Ничего, я знаю одно место.
Он повел ее на окраину, к бетонному памятнику морякам с крейсера «Асама», на котором по вине капитана взорвались котлы, и весь экипаж погиб. Здесь, рядом с таким же бетонным серым зданием госпиталя, в тупике была дешевая лавка. Они купили два рисовых колобка, ушли на пустырь, там нашли два ящика, и она начала жадно есть, запихивая в рот пальцем.
— Как тебя зовут?
— Думала, подавлюсь… Юкки. А тебя?
Прошел военный патруль. Проходя мимо, один из солдат, щелкнув пальцами, показал, как делается стыд, а остальные загоготали.
— Знаешь, почему меня никуда не берут? Девушка должна быть чистой. «Поди, — говорят, — назад в ту канаву, из которой выбралась…» Ты видел на Второй улице дома? Так вот, там три разряда. Первый — для японцев, для настоящих, как они сами себя называют, не то что мы с тобой. Второй — для тех, кто приехал с Окинавы. И третий — для корейцев. Так вот, меня не возьмут даже в третий. Ты ни разу не ходил в такой дом?
— Дура.
Она жалко усмехнулась.
— Я давно не мылась по-настоящему. И платье на мне видишь какое. Ты ничего не понимаешь.
