Камикадзе. Идущие на смерть

перебегали японские солдаты — они казались потревоженной стайкой муравьев.

Назад он бежал, выбиваясь из сил.

«У нас три сотни курсантов, технари. Сколько придет американцев? Десять тысяч, двадцать? Они убьют нас всех…»

Между бараками уже метались, выносили какие-то ящики, кричали. Грохоча подкованными ботинками по камням, пробежал с винтовками и ручным пулеметом взвод.

И вдруг Ито остановился: около штабного барака неторопливо расстилал на земле циновку тощий, с вытянутым желтым лицом офицер. Молча кучкой стояли у дверей солдаты. Офицер поднял с земли что-то завернутое в тряпку — блеснула сталь. Из барака вывели американского летчика. Разорванная рубаха, руки связаны за спиной. Пленного поставили на колени…

Ито бросился бежать. Он бежал, не разбирая дороги, сперва к своему бараку, потом, не понимая, что делает, к аэродрому. Там, посреди бетонного поля, около двухмоторного самолета суетились фигурки курсантов. Но уже закричала, завыла сирена, часто застучал пулемет, зеленые трассы повисли в небе, оттуда навстречу им из-под черных, быстро несущихся, сверкающих стеклами машин (тупорылые, с белыми звездами) отделились и неслись к земле такие же черные, как машины, капли. Ито бросился под ближайший куст, не успел прижаться к земле — подскочил, снова упал, и тогда совсем рядом, за спиной, лопнуло, оглушило, над кустами повис синий лоскут дыма, а по земле уже катилось, брызгая красным, размахивая руками, чье-то тело.

Прежде чем перестал стучать пулемет и начали стонать и звать на помощь раненые, он добежал. Около двухмоторного самолета полковник строил набранных в лагере добровольцев.

— Что стоишь, ты у меня записан? Лезь!

Скорее, как обезьяна вверх по алюминиевой лесенке! И только стоя в машине — самолет уже дрожал, ревел моторами, раскачивался, за спиной лязгнула запором, закрылась дверь, — вспомнил: «Юкки!»

Полковник устало упал на откидную металлическую скамейку, а Ито подполз к круглому маленькому иллюминатору. Внизу рябило море, а по нему, рассыпавшись, стаями, волоча за собой белые пенные хвосты, шли катера с десантом…

Он успел.

Через несколько часов полета вышел летчик, приказал всем рассесться по местам и пристегнуть ремни.

В мутном желтоватом оконце приближался, увеличивался новый остров — гористый, коричневый, зеленый, похожий на зверя.

Рыжая от пыли прямая взлетная полоса, в капонирах по обе ее стороны прикрытые маскировочными сетями новые «Зеро» и старые «И» с изогнутыми по-чаячьи крыльями. Двухмоторные, тоже старые, бомбардировщики.

Из барака, рядом с которым торчала мачта, а на ней развевался полосатый ветровой конус, вышел офицер, остановился, как на пружине подбросил к фуражке руку, выкрикнул:

— Четвертая эскадрилья приветствует новых героев.

Горн на побудку подбрасывал ровно в шесть. Вскакивали с коек — окна затянуты сетками от москитов, рамы распахнуты настежь, — торопливо заправляли простыни, ровняли жиденькие, поношенные одеяла, навещали туалет — наскоро сколоченное из досок шаткое сооружение с длинной, пахнущей хлоркой выгребной ямой, — строились на плацу. Огромное с синей каемкой солнце, не успевшее набрать силу, медленно поднималось. Две сотни обнаженных по пояс молодых парней, гулко и дробно стуча сапогами, обегали круг и, рассыпавшись, начинали под гортанные выкрики офицеров приседать, широко расставив ноги, разводить руками, вращать туловища, старательно запрокидывать головы к небу. В небе белыми крестами плавали олуши. Они внимательно следили за движениями людей. Затем утренний завтрак оловянные миски с рисом и кусочками рыбы, чай из огромных медных, начищенных до блеска чайников, столы, накрытые бумажными скатертями, в углу барака ваза с мертвыми, узловатыми ветвями гибискуса. Затем переходили в класс. Здесь на металлическом длинном столе лежала бомба с короткими крыльями и козырьком, под которым дырой зияло место для летчика. Курсанты по очереди залезали в нее и, слушая выкрики офицера, то шевелили рычаги управления, то нажимали кнопки, от которых шли провода к спрятанным в хвосте двигателям — пороховым патронам.

— Не дотягиваешь до цели! — лениво кричал офицер, и курсант послушно нажимал первую кнопку.

— Патрон выгорел, смотри в прицел, снова не дотягиваешь!

— Сто метров высоты… Не дошел, триста метров! — выкрикивал обучающий, и это значило, что если бы все было в жизни и сброшенная с самолета бомба неслась к кораблю, то патроны включены поздно, крылатый снаряд врезался в волны, и теперь разорванный на куски труп летчика плавает вместе с обломками фанеры и лохмотьями одежды, а над местом взрыва уже поднимается дымный могильный клок.

— Следующий! — Очередной курсант занимал место в кабине.

— Курсант Начита попал в борт вражеского корабля, — торжествующе выкрикивал офицер. — Следующий!…

На Сайпан мы высаживались 15 июня 1944 года на западный берег, там были пологие пляжи.

Правда, перед пляжами большой коралловый риф, и, если бы катера и плавучие танки — словом, вся техника застряла на нем, нас раздавили бы, как вшей, соскребли, бросили в воду… Но перед высадкой на риф сплавали наши подводные пловцы, мы называли их «люди-лягушки» за длинные зеленые ласты на ногах. Так вот, ни мин, никаких заграждений на рифе не оказалось. Их японцы не успели поставить. А вообще, когда высаживаешься на остров, жди кучу навоза: в воде акулы и рифы, на берегу — змеи, тиф и дизентерия. Тропики… Я хлебнул их сполна. Нарывы на спине — это с тех пор.

Они послали для укрепления обороны острова 43-ю дивизию, но половина ее нарвалась на завесу наших подводных лодок. Пять транспортов из семи были торпедированы, плававших в воде солдат подобрали без оружия. Так, без оружия, они и прибыли на Сайпан.

Знаете, как десантные катера ждут команды, чтобы ринуться к берегу? Они выстраиваются — каждый под кормой своего транспорта — в круг. Кружат, как водяные жуки, десятки, сотни катеров и плавающих танков, а потом по сигналу разворачиваются в цепи и волнами прут к берегу. Когда мы уже были готовы идти к Сайпану, по радио объявили, что наши высадились в Нормандии. Но нам было не до того: на берегу уже бегали, как зеленые муравьи, японцы, они рыли в песке ямы и ставили пулеметы… Тут не до Нормандии.

Странные у японцев были тогда радиограммы, одну мне показали в штабе: «Судьба Японской империи зависит от результатов операции, поднимите дух офицеров и солдат, уничтожайте противника решительно, как никогда. Этим вы успокоите императора».

На острове была даже железная дорога, конечно, узкоколейка, ее построил какой-то сахарозаводчик. Сбили наш истребитель «Уайлдкет», и летчик, боясь утонуть или попасть к японцам, не прыгнул с парашютам. Он заметил, как блестят рельсы, и сел прямо на них, на брюхо, не выпуская шасси. Мы подбежали к нему чуть раньше японцев. У летчика схватило живот, и он сидел под кустом.

— Скажи спасибо своей машине, что она сумела так сесть, — сказал я ему. И знаете, что он ответил?

— Да, если бы она еще и умела готовить, я бы женился на ней.

Когда американцы заняли Гарапан, госпиталь перевели в глубину острова, в пещеру. Сначала раненых приносили каждый час, потом они перестали поступать, и Юкки поняла, что американцы уже совсем близко.