Седьмого октября сорок четвёртого мы наступали в составе Девяносто девятого стрелкового корпуса, впервые под прикрытием тяжёлых танков «Клим Ворошилов»…
— Мы в это время находились в составе Второй горнострелковой дивизии.
— Но ведь она была практически полностью окружена и уничтожена!
— Да… Из окружения вышли семь человек. Никого из них я не знал.
Озёра как глаза, налитые слезами. Тишина вокруг такая, словно никогда не кончается минута молчания.
Возле неглубокого входа в траншею, слева, метрах в пятнадцати, восемь высоких булыжных ступеней вниз. Там — вход в неширокое убежище. Два деревянных столба посередине подпирают перекрытие. Плоские сланцевые плиты вместо лежаков. Между ними вода, мёртво отсвечивающая. Ближе к выходу, справа, небольшой железный лист с костерком. Дым уходит наружу прямо через вход. Если стоять, глаза слезятся. Если присесть — ничего.
Здесь кучкуются «ботики» — бойцы-подносчики, которые под огнём противника носят грузы и оттаскивают раненых с опорных пунктов. Название — от шустрых корабликов прибрежного плавания. Туда-сюда, туда-сюда. Путь проходит через открытое немецким огневым точкам плоскогорье перешейка, каждый метр которого на все шесть километров ширины и километр глубины простреливается под разными углами миномётным, артиллерийским и пулемётным огнём. Особенно буйствуют пулемётчики и снайперы на последних шестистах метрах — в Долине Смерти.
Потом говорили, что за три ходки «ботиков» будто бы давали медаль «За боевые заслуги» или «За отвагу». Враньё.
В тёмное время службу «ботиков» правят автоматчики и разведчики частей Северного оборонительного района. В светлое время ходят штрафники.
Группа — восемь человек. Получили грузы, и вперёд. Оружия ни у кого нет, оно бы только мешало. Сначала по траншее мимо землянок, позиций миномётчиков и пулемётных гнёзду мимо дотов и окопов полевого караула, до землянки КПП. С разных сторон — разрывы мин, свистят осколки снарядов и гранита, едкий дым, низкий звук тяжёлых станковых пулемётов, повыше — ручников. Прерывистые линии трассирующих пуль. За КПП — на выбор: можно идти внутри крытой траншеи, можно бежать поверху. Мина или снаряд, попавшие в крытую траншею, травят газами, рвут осколками всех сразу. Если поверху — всё то же самое, но без газов, и воздух кажется вольным, и грохот поменьше, нет подземельной темноты. Пошли поверху? Пошли… Но прежде отмечаются интервалы стрельбы, чтобы по возможности — и по счастью — подгадать в разрез, в промежуток. Здесь прицельно, мягко говоря, постреливают. Как правило, «ботики» погибают на первых ходках, ещё не успев научиться правилам здешнего движения. И все благодарны методичному педантизму противника: «Вот гад, по порядку стреляет».
С позиций немцев всё плоскогорье, несколько наклонённое к Муста-Тунтури, — как на ладони. Появилось движение — хоть группы, хоть повозки, отдельного бойца, дымок над землянкой, огонёк или вспышка выстрела — следуют пулемётные очереди, миномётный или артиллерийский обстрел. Для немцев вся Долина Смерти условно разбита на квадратики, особенно наши пути. В зависимости от того, где ты сейчас идёшь, можешь ждать попадания в голову, живот, ноги. У них — фиксированные прицелы огневых точек. И тут уж как повезёт. Он, сидящий в блиндаже или за стальной призмой с прорезью, либо нажимает на гашетку, либо отвлёкся от прицела, потянувшись за сигаретой, глотком шнапса — большое дело в удобствах…
В «мёртвой зоне» — пакгауз. Отсюда начало всех путей: направо на первый и второй, налево — на третий, четвёртый и пятый ОП. Вершины, западные и южные склоны заняты противником. Кроме того, фашисты имеют выходы и в седловинах, и с господствующих высот, из глубины обороны, сопок «109,0», «Яйцо», «Безымянная», «122,0», «449,0». Груз наш ждут. В первую очередь патроны и гранаты. Известно, что немецкий ОП здесь рядом, через небольшую седловину, — кидают гранаты друг другу в окопы.
Путь на четвёртый ОП. Здесь идёт постоянная, зверски упорная борьба за погранзнак. Он стоит, падает, его опять устанавливают, немцы опять сбивают. Наша земля! Так и стоял-поднимался до тех пор, пока фрицев не погнали. Потом говорили — на всей границе единственный.
Обратно несём раненого. Длинный изматывающий подъём. Снег зернистый, с песком, гравием, осколками, гарью. Санки не скользят. Вдогонку — пулемётные очереди. По траншее в любом случае не пойдёшь с волокушей. Беспорядочный разброс минных разрывов, но хоть гори, хоть вся земля взрывайся, идти и тащить надо. И так до двенадцати ноль-ноль. Теперь обед и до тринадцати ноль-ноль будет тихо. Цепочки и с той, и с нашей стороны к озеру у высотки «Блин». Общий водопой! Как в сказке. Смешно. С часу опять «молотилка».
Каждая ходка выбивает одного-двух человек, иногда половину группы, если очередью накроет. В каждой следующей ходке остатки соединяются в новые группы. За месяц от роты в шестьсот человек остаётся едва отделение. Тогда на «боевую тропу» встаёт новая рота…
— Ты сейчас растеряна, это понятно. Ты хочешь отправить письмо, поговорить с подругой. Это просто. Попроси Букашку. Он где-то в цехе играет с Марусей.
— Маруся — это твоя рысь?
Сознание Тины отчаянно цеплялось за остатки нормального мира, в котором весёлые дети играют с домашними животными. С добрыми кошками и ласковыми собаками. Восьмилетний беспризорник по кличке Букашка и рысь по имени Маруся гоняют бантик в руинах завода на краю бывшей империи. Нормальнее некуда.
— Да, она у меня вроде поводыря. Знаешь, как бывают собаки у слепых? Только мне поводок не нужен, я её и так чувствую. Только она ещё совсем молодая, годик с небольшим, ей играть хочется. А я… ну, в общем, я не очень это люблю. Так что повезло Марусе с Букашкой.
— Понятно… Ну, до свидания, Дезире. До свидания, Федора и Родион.
— Ловец! — окликнула Дезире.
— Я тоже ухожу. Что, Дезире?
— Нет, ничего.
— До свидания, Кристина, — сказал Родион.
Тина даже вздрогнула от неожиданности. К этому моменту она успела решить, что Родион по каким-то причинам вообще не мог говорить. Ошиблась.
Федора помахала пухлой рукой. Дезире промолчала.
— Слушай, — сказала Тина Ловцу, останавливаясь на выходе из коридора в разрушенный цех. — Эта Дезире, которая воображает себя океаном Соляриса, она ведь всё врёт, так? От тяжёлой жизни себе придумала?
— Нет, — сказал Ловец.
— А про письмо к Бяке? Откуда она узнала? Она что — мысли читает?!
— Нет, не мысли. Только желания. Обычно неправильно.
— Но с моим желанием она в точку попала, — возразила Тина. — Я правда хотела бы отправить Бяке письмо, но у нас Интернет — давно медным тазом… А при чём тут Букашка?
— А ты у него спроси.
— М-да-а… — протянула Тина. — Какие все словоохотливые, прямо деваться некуда…
Она вспомнила своих друзей, которые говорили, говорили, говорили… При встречах. В Сети. По телефону. О чём? Расшибись — не вспомнить. А ведь говорили без умолку, и таким важным всё это казалось…
Ловец молчал. На его губах замерла улыбка. Тина взглянула туда, куда он смотрел.
Юная рысь Маруся стояла на толстой балке, высоко под потолком, выгнув спину, как самая обыкновенная кошка, и громко шипела. Внизу приглушённо, с довольно-таки напускной яростью рычал полуволк. Букашка пытался бантиком привлечь внимание Брунгильды, но суке в цеху явно не нравилось. И ни Маруся, ни бантик её не интересовали.
— Собаки! А ну, кыш отсюда оба! — скомандовала Тина, схватила Хильду за шиворот и попыталась
