– Очень умный! – кажется, мой авторитет растет на глазах.
– Но я должен быть в этом совершенно уверен!
– Да! – услышал я наивный ответ ребенка, которого мне предстояло сделать настоящим мужчиной.
– Что ты этим хочешь сказать?
– Не знаю.
– Но я должен это знать!
– Не зна-ю. – Как растянуто я стал отвечать на свои вопросы. – Но почему?
– По-то-му что я у-ста-ло. Вот.
– И в этом состоит моя проблема?
– Да!
– Спасибо тебе за очень лаконичный ответ. Бедный я, несчастный.
– По-жа-луй-ста. – Вот в рот компот. Такая выходит аптека!
– Прошу тебя, не умолкай! Ответь на последний вопрос: «Верочка меня любит?» – Но мой вопрос утонул в зловещей тишине рассудка. Мое второе «Я» блаженно спало. И я напрасно ожидал от него ясных ответов на поставленные вопросы.
Удивительно, как я мог жить и не спорить с самим собой? Не спорить на протяжении двадцати четырех лет.
– Как чудесно, что я могу спорить с собой! – радостно воскликнул я, зачарованно осматривая свои сильные мускулистые руки. Я был настолько цельной личностью, что ничего детского не могло быть во мне, кроме души ребенка – она вдруг пробудилась во мне, наивная и незащищенная, как ей и положено быть. И завела свой незамысловатый трогательный диалог. Я сразу же догадался, что со мной произошло чудо. Но именно благодаря этому чуду я мог начать новое восхождение на вершину познания. Именно на этой вершине я смогу насладиться внутренним диалогом с самим собой, когда у меня будет уже не детская, а мужественная душа. Но я еще не представлял, каких нечеловеческих усилий будет стоить мне восхождение на эту новую для меня вершину. И что, взойдя на нее, я познаю Матрицу, с помощью которой мы все общаемся.
А пока мне предстояло пройти девять кругов Ада.
Глава третья
Девять кругов Ада
Итак, мне было двадцать четыре года, когда я близко сошелся с Верочкой Клюге. Мы стали встречаться то на квартире моих родителей – на улице Вавиловых, то на Торжковской, где произошла наша первая встреча. Я был тогда гражданином великой страны, где каждый трудился на Светлое Будущее. Рабочие, инженеры и служащие принимали повышенные социалистические обязательства. Мне тоже захотелось невольно принять участие в этом всеобщем движении, потому что это было захватывающее ощущение, такое же сладкое, как ощущение молодости, приход весны, ни с чем не сравнимый аромат липких тополиных листочков. И, однако, за этим всеобщим благополучием скрывалась суровая действительность, именуемая Цензурой. Делающая свободу настолько призрачной, что, кроме лозунга «Да здравствует коммунистическая партия Советского Союза!», иные словосочетания в эту свободу не вписывались.
Я невольно вспомнил и об этом, направляясь на Металлический завод, где мне предстояло работать.
Это был чудесный день! Весна дружно вступала в свои права, пробуждая в людях все лучшее, чем наделила их природа. Всем хотелось вместе со стремительным набуханием почек выглядеть престижнее и богаче, чем они были на самом деле, потому что истинно преуспевающих людей в России тогда быть не могло. А если они изредка попадались на глаза стражей порядка, то вскоре оказывались за решеткой. Свое дело открыть в то время было так же невозможно, как прокатиться по Невскому проспекту на слоне.
Поэтому, кроме завода с его конструкторским бюро «от звонка до звонка», мне ничего не светило. Зато лифты исправно работали, зарплату вовремя выдавали и железную дорогу не разбирали на металлолом. Да и бомжей, разбирающих железную дорогу на металлолом, тогда не было. Не бродили они по Питеру, согбенные и грязные.
Рабочее место я получил возле коридора, по которому шастали туда и сюда заядлые курильщики, носились за чертежами молодые специалисты и фланировали степенно чьи-то пресытившиеся любовницы.
Коридор был длинный и узкий. Разойтись в нем можно было, прижимаясь друг к другу, что коллектив очень даже сближало и сплачивало, хотя слово «секс» тогда еще вслух не употреблялось и до сексуальной революции было очень и очень далеко. Однако проявления сексуальной революции уже были на лицо, и ни у кого даже мысли не возникло прекратить это безобразие.
Рядом со мной сидела высокая девушка с ярко накрашенными губами. Глаза у нее были подведены так старательно, что она напоминала куклу Мальвину из сказки «Буратино или золотой ключик». Звали ее Надеждой Хлебниковой. Она кокетничала со всеми подающими надежду молодыми специалистами. И со мной тут же начала непринужденную беседу.
Я узнал от нее, что наш начальник тяжело болен. Жену-красавицу оставил надолго одну. Но разве узкий коридорчик позволит умереть хорошенькой женщине с тоски?
И вот стала она ходить по длинному коридорчику. На лице – сама скромность. А коридор бесконечный. Туфельки ее по коридору цокают и цокают. Мужчины этот цокот издалека узнают и так безошибочно, словно не только ушами слушают. А она плывет, как каравелла, и от каждого выслушивает сочувствие и готовность помочь. И ко всем прижиматься приходится – коридорчик-то узкий! К одному спиной прижмется. К другому – грудью. А грудь у нее просто восхитительная. Не грудь, а плацдарм для атаки. Так что мужчины быстро сообразили, что к чему: ведь такой коридорчик все равно, что русская баня – все люди вроде как голые. Подобрала она себе неказистого – вот такой мордоворот. Зато в остальном всех обскакал: самым жалостливым, подлец, оказался.
Муженек ее быстро пошел на поправку. Научился читать ее послания между строк.
Его обязанности (по работе!) временно и дотошно исполнял Юрий Алексеевич Лосев, невысокий, плешивый и гладко выбритый человек. Он был достаточно умен, хотя разговаривал с подчиненными с вечно улыбающимся ртом. Юрий Алексеевич очень напоминал комического актера Леонова, снявшегося в кинокомедии «Полосатый рейс». И коллектив Лосеву достался, что называется, с когтями.
Утром он собрал профсоюзное собрание. Я присутствовал на собрании из любопытства. Зажигательной, непринужденной речью попытался увлечь Юрий Алексеевич членов профсоюза. А только старался он зря, потому что Бугель Михаил Сергеевич его не слушал. Ни искорки энтузиазма не вспыхнуло в надменных шаловливых глазах этого красивого еврея.
– Прежде всего, нам следует определиться с направляющими аппаратами, – воскликнул Юрий Алексеевич, проницательно читая на холеном лице Бугеля полное нежелание заниматься этим узлом. И именно поэтому предложил ему этот узел.
– Да вы что, Юрий Алексеевич? – с негодованием воскликнул Бугель.
– Ты, между прочем, комсорг! И должен показывать пример.
Да, я – комсорг. Меня все время отрывают от работы. И я еще буду брать на себя заведомо невыполнимое обязательство!
– Так новенькому дать, что ли, эту работу? – со злостью воскликнул Лосев, дойдя до точки кипения. Под “новеньким”, как оказалось, он имел ввиду меня. Наденька Хлебникова звонко рассмеялась, приняв его слова за шутку. Бугель вонзил свои шальные глаза ей под юбку, отчего она похотливо заерзала на стуле и так жгуче подмигнула в ответ, что у того дыхание перехватило от предвкушения.
– Спроси его, может, возьмется! – с издевкой ответил Бугель. – А я не могу, потому что со всех сторон дергают. – Опасную игру затеял Бугель с Лосевым. Эта опасная игра состояла в том, что комсорг, несмотря на молодость, был уже достаточно силен, чтобы свалить Юрия Алексеевича с его важной и ответственной должности метким, вовремя сказанным словом. При этом – ничегонеделанием.
Лосев сразу почувствовал, как заколебалась родимая, да под ножками, и почти с мольбой уставился на меня. Что он собирался в моих глазах высмотреть? Я и не знал никого. Не успел, кроме Надежды, еще ни с кем познакомиться. А только одно слово «соцобязательство» подействовало на меня так магически, что я готов был все отдать за него до последней рубахи. И это качество угадал в моих глазах Лосев.
