конечно, что теперь он не купит машину: все деньги придется потратить на дачу.
– А кто мог поджечь наш дом? – решился спросить я у отца.
– Потехины, больше некому.
У Потехиных тоже недавно сгорела дача. В поджоге обвинили старшего брата Потехиных, которому и принадлежал участок. Он же много лет назад дал своим двум братьям деньги на строительство дома. Сам Потехин старший в строительстве дачи участия не принимал, потому что, будучи геологом, исколесил всю Россию в поисках полезных ископаемых. Он был талантливым геологом и открыл несколько месторождений олова и никеля, за что получил достойное денежное вознаграждение. Теперь же он оформил пенсию, и поэтому у него появился живой интерес к даче и садовому участку, на котором он решил провести остаток жизни. Но его радужным планам не суждено было осуществиться. Родные браться отказались потесниться в доме, построенном на деньги старшего брата. И тогда Потехин старший решил выгнать их с участка, записанного на его имя. Мой отец хорошо знал Потехина старшего и решил поддержать его. Вопрос был очень не простой. Братья Потехины жили много лет на даче и менять свой уклад жизни не собирались.
Председателем садоводства в то время был Буряк Сергей Петрович. Он не был заинтересован в том, чтобы участок достался Потехину старшему, хотя тот имел на него все права. Но и поведение младших братьев Потехиных ему не нравилось. Конфликт между братьями развивался стремительно. На собрании садоводства многие геологи поддержали законные притязания на участок старшего брата Потехиных. А потом дача Потехиных сгорела. У старшего брата после этого случая случился инфаркт, и он вскоре умер. А Сергей Петрович, не долго думая, отобрал у Потехиных участок и отдал его Юрию Михайловичу Шустову.
И вот теперь кто-то поджег наш дом. Не трудно было догадаться, что в поджоге могли быть замешаны именно Потехины.
А время летело стремительно. Солнце припекало все сильнее, согревая голые стволы и ветви деревьев. Трава зазеленела и вскоре покрылась золотистыми головками одуванчиков. А я полюбил ходить по старой асфальтированной дороге на озеро. Старый асфальт был весь в глубоких трещинах. И когда я наступал на них, из-под трещин поднимались водяные фонтанчики. Меня это очень забавляло и напоминало собой крохотный Петергоф с его бесчисленными фонтанами, а сам себе я казался крохотным мальчиком из далекого счастливого детства, у которого в душе тоже был неиссякаемый фонтанчик.
Но скоро эти романтические прогулки прекратились. Мы разобрали пол, который уцелел после пожара. Под ним открылись деревянные балки. Они выглядели совершенно свежими. Мне было в то время сорок два года, а отцу – семьдесят два. Я находился в расцвете сил. Да и отец, несмотря на возраст, ни в чем не уступал мне.
Первым делом мы нарастили фундамент, потом купили брус, вагонку, стропила и доски. А также шифер и шпунт.
С отцом мне работать было легко. Лучшего напарника было, пожалуй, не найти. Балки были тяжелые, но мы без особых усилий таскали их и укладывали на фундамент. Сделав первый венец, мы перешли к следующему. И так венец за венцом, и дошли до потолочных балок. Именно тогда произошел между нами спор, который я помню до мельчайших подробностей.
Мы подняли тяжеленную балку на самый верх угловой стены дома. Отец стоял на деревянной лестнице, а я забрался на стену дома и поддерживал балку руками. И тут отец начал резко и грубо разговаривать со мной. Это меня очень обидело. И мне захотелось скинуть балку вниз, настолько у меня был вспыльчивый характер. Если бы я сбросил балку, то она упала бы на отца и могла бы его покалечить. Но в следующий момент я взял себя в руки и заговорил с отцом вежливо и приветливо.
– Папа, не будем ссориться, – тактично сказал я отцу. – Давай установим балку, а потом ругай меня, сколько хочешь.
После того, как конфликт закончился нашим примирением, я мысленно поблагодарил Бога за то, что он научил меня сдержанности в самые ответственные минуты жизни. Теперь я был за себя спокоен. Я знал, что, если еще раз возникнет такая ситуация, я смогу вновь сдержать свои эмоции.
Так мы вдвоем с отцом за лето построили дом. Но надо было еще выложить из красного кирпича печь, чтобы отец мог зимой жить на даче.
Хорошим печником был Эйна Павлович, финн по национальности. Он тоже поставил огромный дом возле дороги и теперь собирался выложить себе печь. Отец сходил к нему и попросил его и нам сделать печь на финский манер. Но Эйна Павлович ему в помощи отказал. А затем предложил отцу, чтобы он прислал меня, чтобы я за ним примечал, как он выкладывал печь.
Отец вернулся домой расстроенный. Денег у него не было, чтобы дорогого печника нанять. А мне он не мог доверить такое ответственное дело, тем более, что я ни разу печь не клал.
– У тебя есть другое предложение? – спросил я отца.
– Были бы деньги, было бы и предложение, – со вздохом сказал отец.
– Тогда я пойду в ученики к Эйне Павловичу, – улыбнулся я.
– Ладно, иди, – нехотя согласился отец. – Может, действительно, толк будет. Только учти, что он кладет печи на финский манер.
И стал я наблюдать, как Эйна Павлович печь выкладывает. Заодно зарисовки делал в записной книжке, чтобы знать, где отверстие в щите выложить и как трехоборотную печь правильно сделать. Вот так каждый венец за ним записал и зарисовал.
А потом брат мой младший приехал на дачу мне в помощники. И сложили мы трехоборотную печь на финский манер не хуже Эйны Павловича. Отец был, конечно, доволен. Теперь он мог спокойно жить зимой на даче, и никакие лютые морозы ему были не страшны.
А потом начались лихие девяностые. Убили моего младшего брата, утопили в ванной. Вслед за ним ушел из жизни мой отец. Он умер от рака пищевода. И вот подошло время нам узнать о поджоге нашего дома. Случилось это совершенно случайно. Моя сестра ехала в автобусе на дачу. И оказалось, что она сидела рядом с близкой родственницей Потехиных. Женщина узнала мою сестру и сказала ей, что это ее братья подожгли наш дом. Она попросила у моей сестры прощения. Вот так через много лет всплыла правда о поджоге. Но обоих братьев Потехиных к этому времени уже не было в живых. Не было в живых и моего отца. И хотя мы теперь знали правду, наказывать за поджог было некого.
Я продолжал писать книгу о Матрице. Когда человек пишет стихи, занимается сочинительством романов, а также занят напряженной мыслительной работой во благо человечества, его жизнь протекает очень стремительно.
Я не был выдающимся ученым, как Жорес Альферов, Андрей Сахаров или Петр Капица. Просто мне открылась Матрица. Поэтому вначале я был, скорее, исследователем этого удивительного явления. А потом мне понадобилось освоить язык Матрицы, на котором я мог доходчиво донести это знание до своих соотечественников. Труднее всего было написать научно популярную книжку о Матрице. Поэтому я решил написать вначале повесть о своей жизни. Мне было уже почти пятьдесят лет, а книга о Матрице еще не была издана. Я много раз перечитывал свою повесть и не мог сказать, что рукопись мне нравится. Книга походила на роман Николая Островского «Как закалялась сталь» или на «Повесть о настоящем человеке» Бориса Полевого. Да, я совершил подвиг, познав Матрицу. Теперь мне предстояло написать нечто особенное, чтобы герой моей книги стал кумиром подрастающего поколения.
Глава двадцать шестая
Три источника знания
Я поставил перед собой труднодостижимую цель. Но в то время я был на подъеме и поэтому не представлял, насколько эта цель будет для меня недоступна.
Чтобы все хорошенько обдумать, я вышел на улицу, пересек сквер и по высокой мраморной лестнице, которая вела меня к триумфу и славе, начал подниматься во Дворец Солнца. Он родился буквально на глазах, в дивных грезах из ничего. По белым ступеням шагать не пришлось. Высокая лестница сама везла меня к солнцу, отлитому из чистого золота. Его планетарная система двигалась медленно. И тут я ткнулся носом в широкую клетчатую спину, и видение Дворца Солнца исчезло. Я перепрыгнул вовремя зубастую гребенку эскалатора и вышел на Невский проспект. Слава Богу, что господин Вельзенд перестал являться мне в моих видениях.
Обойдя Гостиный двор под галереей, я прошел по Садовой улице мимо большого серого здания и свернул в Мучной переулок. Свернул машинально, но до канала Грибоедова так и не добрался. Он был всего
