Потемкин положил перед Бородиным самодельный конверт из оберточной бумаги с сургучной печатью. Вскрыв его, Бородин прочел постановление об аресте: «Задержана по подозрению в шпионаже, вещественных доказательств и никаких документов не обнаружено». На небольшом клочке бумаги — записка, заменяющая препроводительную. Там значилось: «Товарищ начальник, прошу вас лично допросить подозреваемую. Чую что-то недоброе в этой заблудившейся в моем районе красотке, а доказательств нет. Нач. пункта охраны границ Каховского р-на Рогов».
— Чую, говорит. Это хорошо — иметь чутье, догадку, проницательность, основанную на предшествующем опыте, а какой у нас опыт, Федор?
Со двора по-прежнему неслась песня: «Очи черные...» Сергей Петрович осторожно приоткрыл окно, выходившее во двор. У входа в караульное помещение на скамье сидела женщина, чистила картошку и пела. Невдалеке стоял часовой.
— Перестань, говорю, у нас вашему брату петь не положено, — строго сказал он.
— Посадили в клетку и петь не разрешают, хороша свобода, — поднявшись, ответила женщина и сделала шаг к часовому.
— Чего уставилась, не прошибешь. Садись, говорю, а коли петь хочешь, мурлычь под нос.
Женщина села и молча принялась за свое дело. Сергей Петрович закрыл окно и посмотрел на часы.
— Приведи ее ко мне, товарищ Потемкин.
В кабинет небрежной походкой вошла молодая женщина. На ее плечах лежала черная шаль, в глазах зарябило от цветастой юбки. Сергей Петрович, прищурившись, посмотрел в ее неспокойные, черные, как сливы, глаза. Она вызывающе подбоченилась.
— Что же не стращаешь меня, начальник?
— Зачем? Ты ворона пуганая, — мягко ответил он.
— А ты, ворон, крови моей жаждешь?
Сергей Петрович молча наблюдал нервное подергивание ее пухлых губ.
— Закурить дай, — простонала цыганка.
— Не курю, — спокойно ответил Бородин.
Она опустилась на стул и долго молчала.
— Дай руку, начальник, погадаю.
Он машинально протянул руку, и ее пальцы коснулись его ладони.
— Доброе сердце у тебя, начальник, и душа твоя, что птица, жизнь твоя будет метаться в казенном доме сорок лет и четыре года. Смерть пять раз придет за тобой и пять раз уйдет от тебя, любовь ты получишь скоро, но она отойдет от тебя, счастье свое найдешь там, где совсем не ожидаешь...
Сергей Петрович почти не слышал ее «пророческих» слов, улавливая едва ощутимую нервную дрожь тонких пальцев цыганки. Он осторожно высвободил свою руку.
— Благодарю тебя, а вот имени твоего не знаю.
— У цыганки столько имен, сколько поклонников...
— Теперь давай твою руку, я погадаю... — весело сказал Бородин.
Цыганка замолчала.
— Тогда я скажу: скоро ты из казенного дома уйдешь и опять в казенный дом за счастьем вернешься. Счастье твоя душа получит, и не от старых, а от новых друзей.
— Ох, начальник, счастье мое не вернется, сама знаю, не мучь, не тяни душу, все равно ничего не скажу.
Бородин покосился на круглую золотую серьгу, большие опущенные глаза, чуть вытянутые вперед губы. Ему почему-то верилось, что цыганка расскажет о себе.
— Твое счастье, не мое, — нарушил молчание Бородин. — Отведай картошки, что сама чистила, да иди на все четыре стороны, подумай, погадай...
Цыганка поднялась, подхватив скользнувшую с плечей шаль.
— Не дури, зови часового и отправляй в подвал.
Сергей Петрович подошел к цыганке.
— Я не дурю. Только в городе небезопасно. Без пропуска здесь много не погуляешь, а документов у тебя нет. Выдать пропуск человеку, не имеющему места жительства, имени и фамилии, нельзя. Есть у нас знакомая барышня, попросим ее, она с тобой погуляет. — Он повернулся к столу, завертел ручку полевого телефона. Вошел Потемкин. — Нашей гостье необходимо пройти освежиться, посмотреть город, подумать, но документов нет, выпишите два пропуска на имя машинистки, только сперва накормите.
— Спасибо, начальник, — сказала она и, сверкнув глазами, запела: «Мы только знакомы, как странно...»
Потемкин провел цыганку в небольшую комнату, предназначенную для столовой, поставил перед ней котелок с картошкой и, шепнув что-то на ухо дежурному матросу, поспешил к начальнику.
— Приказание выполнил, — доложил Потемкин.
— Давай на подпись пропуска и пришли ко мне машинистку.
— Но ведь ей трудно справиться с этой задачей, вдруг побег, а ведь она, согласитесь, настоящая Лиза из «Дворянского гнезда»! — восторженно проговорил Потемкин.
— Нет, согласиться, Федор, не могу. Лиза из «Дворянского гнезда»? Да ведь наша «Лиза», во-первых, дочь учительницы, в бога не верит, и монахиней, как тургеневская Лиза, быть не собирается. Зови, Федор, нашу «Лизу», и ты нужен будешь.
В кабинет легкой походкой вошла Любочка, она подошла к столу и подняла ясные глаза.
— Я слушаю.
— У вас срочной работы много? — спросил Сергей Петрович.
— Как обычно, — ответила девушка, обрадованная вниманием Бородина.
— Вы единственная девушка у нас на службе. Задержанную по подозрению цыганку надо вывести на прогулку в город. Это очень важно. Часа через два возвратитесь обратно. Поговорите с ней по душам. Вот ваши пропуска, — Бородин протянул ей две красные бумажки. — И это возьмите, может понадобиться, — Бородин подал ей маленький браунинг.
Любочка вздрогнула и побледнела. — Я не умею стрелять, — пролепетала она.
— И не нужно, он не заряжен. Это на тот случай, если к вам пристанут разбойники. А стрелять мы вас научим
Любочка робко вышла, озадаченная странным поручением.
— И тебе советую прогуляться, мало ли кто наших девушек обидеть может, — сказал Бородин, обратившись к Потемкину.
Тот понимающе кивнул в ответ.
Цыганка и Любочка молча прошли Суворовскую. У входа в Александровский парк встречный патруль замедлил шаг. Один из матросов с улыбкой прокричал: «Маленькой хозяйке привет!»
Любочку знали матросы-пограничники и уважали ее за скромность и трудолюбие.
— В обществе моряков я всегда чувствую себя, как рыбка в воде, — похвалилась цыганка, когда они вошли в парк.
— Пожалуйста, не говорите так при мне, — не удержалась девушка.
— Ах ты моя красавица, я тоже такая была. Тебя как зовут?
— Люба.
— Любушкой тебя называть надо. Меня тоже так называли, когда пятнадцати не было, а потом — только Любовь.
Они прошлись по аллее, мимо дуба-великана. Цыганка ударилась в воспоминания.
— А уж после свадьбы муж стал Любкой звать. Так вот Любкой и осталась. А муж — бородища — во, как стеганет кнутом для острастки — ветер в тихий день засвистит: «Любка, шатер чини!»
Цыганка умолкла. Вдруг она рванулась в соседнюю аллею, где только что прошел человек. Любочка вздрогнула, растерянно глядя, как пригибается к земле цыганка.
— Боже мой, — прошептала она, — прячется, от меня хочет уйти.
Она хотела крикнуть, но получился шепот, которого сама испугалась.
Цыганка медленно шла обратно.
