Иван Васильич вошедшего в зал полковника Ревашова: колыхался в дыму синем, брякая шпорами, и вот подошел прямо к тому месту стола, где сидел генерал.
Совершенно выпрямился было Иван Васильич, но кинул ему насмешливо Караманов:
— А кто вам командовал 'встать', доктор?.. Можете не беспокоиться!..
Но, и садясь, следил Иван Васильич, как здоровался с генералом и Корном и Черепановым Ревашов и как раздвинулась розетка около Горбацкого, чтобы усадить гостя.
— Он с рапортом, как начальник гарнизона, или так? — спросил несмело Иван Васильич Караманова.
— Если бы с рапортом, — мы бы для приличия тоже встали, — ответил тот, а Сутормин добавил:
— Он за ним посылал, кажется, — Горбацкий… Он ему по жене покойной какая-то вода на киселе…
— Десятая, — догадался Шорохов.
Из принесенного солдатом графинчика выпил Иван Васильич еще две рюмки, пробормотавши после второй:
— Чувствую как будто озноб маленький… а спирт — он все-таки согревает…
— Браво, эскулапия! — подмигнул Сутормин, и Иван Васильич вспомнил вдруг, что капитан этот тоже имеет дочь-гимназистку, и спросил зачем-то совершенно неожиданно для Сутормина:
— Как ваша девочка?.. Помню ее… видел… славная такая…
— У меня их две… Вы о которой? — удивился вопросу капитан.
— О старшей это я, о старшей, — сконфузился было, но тут же оправился Иван Васильич.
— Старшая — Катя, а младшая — Варя… Что же им?.. Цветут и благоухают… Тянут с папаши соки…
— Старшая?
— Да и младшая тоже не отстает…
— А она в каком же классе… Катя?
— Да ведь в одном, кажется, с вашей… в шестом… Ррракальство, графинчик наш мал и ничтожен!.. Болтается одна рюмка на дне!
— И той нет! — сказал Караманов, налил себе и поспешно выпил.
На одну минуту, видя, что не знает Сутормин и никто за столом о Еле (да и откуда они могли бы узнать?), на одну минуту всего хотелось забыться Ивану Васильичу, и повторил он по-отцовски благодушно, что сказал бравый капитан с подмигом левого глаза:
— Да-а… тянут соки!.. Тянут… Это так!.. — но не выдержал и минуты забытья.
С Колей было не то… Уволен из гимназии за брошюрки, арестован потом — сидит в тюрьме, ждет высылки куда-то, — не хорошо, но не стыдно, как с Елей!.. Не зря зеленое лицо и глаза красные были у Володи. Некогда было и спросить о Зинаиде Ефимовне: прибежал белобрысый солдатик с потным носом и погнал на разнос к генералу, — но ведь у нее такое плохое сердце, и она тоже не спала ночь — стерегла дочку со своим старым башмаком в кармане…
Ревашов пришелся задом к их столику, и Иван Васильич когда бы ни отрывал глаза от своих в его сторону, — все видел безволосый, гладкий, прочный шар его головы, налитую красную шею и толстую спину, плотно обтянутую мундиром.
Со всех сторон говорили громко, гул от голосов стоял в зале, но только туда, под люстру тянулось ухо, только там говорилось что-то для него значительное, важное… и страшное.
Вот захохотал раскатисто Ревашов на какую-то шутку генерала, конечно — кого же еще? Черепанов не мог бы пошутить, — не умел, а Кубареву шутить при генерале было бы неприлично… — как, отвалившись, плотно упер он толстую спину в спинку стула!.. Вот-вот не выдержит, — треснет и расскочится легкий венский стул!..
Иван Васильич раза два провел ладонью по волосам и, когда почувствовал, что сидеть уж больше не может, отставил от себя тарелку с цвибельклопсом и поднялся.
Мимо столиков нетвердой своей вообще, а теперь, после водки, еще более вихляющейся походкой, продвинулся Иван Васильич к большому столу, к люстре, под бородавчатые генеральские глаза и стал перед красной шеей, толстой спиной и гладкой головой, похожей на шар…
Стал на момент, на два, но уж почувствовал огромную неловкость оттого, что стоит здесь неизвестно зачем, и, наклонившись срыву, сзади, к уху Ревашова, — к плоскому яркому уху, волосатому внутри, — сказал шепотом:
— Я… изумлен, полковник!
Он шел сюда не с тем, — он думал, что просто зайдет несколько сбоку между Ревашовым и Ельцом и скажет первому вслух и отчетливо: 'Вы мерзавец!..', но сказалось почему-то это вот — 'Я изумлен' — на ухо и шепотом.
Однако и этого было достаточно, чтобы ошеломленно обернулась гладкая, как шар, голова и, тужась, толстая спина поднялась над спинкой стула.
— Доктор Худолей?.. Здравствуйте! — вполголоса сказал Ревашов и протянул руку.
Тут было несколько пар глаз около, любопытно на них обоих глядевших, — и бородавчатые в мешках тоже, — вот почему свою узкую руку сунул Иван Васильич навстречу этой заплывшей руке и сказал:
— Нам надобно поговорить с вами…
Хотел сказать твердо 'мне', а сказалось 'нам'…
— Нам с вами?.. О чем?.. — спросил было Ревашов, но тут же, извинясь перед генералом, и кивнув Черепанову, и быстро оглядев зал, захватил левой рукой локоть правой руки Худолея и пошел со шпорным лязгом к отворенной двери библиотеки. Иван Васильич всячески пытался не отставать, а идти с ним вровень, чтобы не казалось всем кругом, что он его тащит.
В библиотеке было, конечно, пусто: три желтых шкафа с книгами под стеклом, стол с газетами на деревяшках, и ни одного стула: все были взяты в зал.
— Что же это такое? Послушайте! — начал горячо Иван Васильич, когда увидел себя только вдвоем с Ревашовым.
— Что такое?.. Почему вы волнуетесь? — и Ревашов положил руку на его погон.
— Как почему?.. Как?.. Вы мою дочь… девочку еще… Елю… и что вы сделали с нею?.. В метрески к вам?..
Иван Васильич весь дрожал, и никто бы не узнал теперь его глаз, обычно источавших жалость. Теперь они круглились, мигали часто, порозовели, и из христоподобных волос свисли на лоб и трепались две жидкие пряди.
— Позвольте-с, доктор!.. Вы получили ее письмо?.. Она ведь писала вам, что-о…
Руку свою Ревашов снял с его погона и грудь выпятил.
— Письмо?.. Какое?.. Когда?.. Это говорил мне сейчас Володя, мой сын… Я же был вызван по тревоге!
— А-а, да… Не читали?.. Ну вот, приедете домой, прочитаете… И все узнаете… Вот что: поезжайте прямо домой, а я следом за вами!.. Поезжайте сейчас же!..
Это было сказано командным тоном, точно Иван Васильич был офицер его полка. Ревашов и руку положил было опять на то же место его плеча, но Иван Васильич отступил на шаг и сбросил руку.
— Сейчас же скажите! — повысил он голос. — Я сейчас же хочу узнать это! Я — отец!..
Очень щегольской мундир был на этом большом, плотном старом полковнике, — и, может быть, Еля сама помогала ему его застегивать, помогала надевать эту шашку, как помогала иногда ему, — подавала кушак этот…
— Я прекрасно знаю, что вы — отец, но… ведь мы не приватно тут, послушайте, — а на службе!.. Поезжайте домой, говорю я вам!.. И протрезвитесь… Советую!
Совершенно брезгливо даже было сказано это Ревашовым, и Иван Васильич покраснел вдруг.
— Я не пьян, нет!.. Я хочу только узнать от вас, что вы сделали с моей девочкой?.. И как это вышло…
Но тут из залы раздался крепкий начальственный голос генерала:
— Господа штаб-… и обер-офицеры!
И все там задвигали стульями, подымаясь, и Ревашов поспешно повернулся и пошел в зал, а Иван
