Соломон спросил мастера этого. Тот объясняет: 'Вот это мое изречение и есть: 'Се на свете минается'. Замечаете? - смысл в этом анекдоте такой же, как в вашей 'реке'... Мудрецов, вышло, двое, а сказали одно и то же... Значит, смысл вообще один. Или я по необразованности своей сделал такой вывод?
А Матийцев, думая о своем, сказал:
- Древние начинали понимать предел сил только к концу своей жизни, теперь раньше старятся и раньше это понимают.
- Верно!.. Вот верно! - машинист задвигал руками. - Я как-то племяннику своему Вите (он сын чиновника, - сестра моя замужем за чиновником казначейства) говорю: 'Ты, Витька, уж большой... Тебе сколько лет?' - 'Пять', говорит. 'Ого, брат, тебе еще чертову пропасть лет осталось на свете жить!' - 'Ну, говорит, какую пропасть!.. Лет сорок или пятьдесят проживу да помру'. - 'Что-о?..' Знаете, он меня испугал даже!.. Ведь клопенок: пять лет всего. 'Да ты, говорю, может, двести лет проживешь, - почем ты знаешь?' - 'Ну-у, говорит, двести лет это только в старину люди жили, - теперь не живут'. Испугал меня; смотрю на него, что же это? - пять лет всего на свете жил, а уж конец своей жизни видит? 'Да я, кричу, в твои годы думал, что смерти никакой и нет, чертенок ты этакий, а ты что тут?' Да и на сестру свою накинулся потом: как смеешь его к мыслям таким приучать?.. Не так ли? Не правда ли?.. Прямо я бы изувечить за это мог!
- Двести лет жить, это очень много, и это чрезвычайно скучно... и это - совершенно лишнее, - сказал Матийцев.
И так как машинист только отшатнулся и глаза открыл и расставил руки, но ничего не возразил, не понимая, то Матийцев объяснил:
- В физике есть такой закон: каждое тело в воде весит меньше ровно настолько...
- Знаю!.. По улице бежал голый и кричал: 'Нашел!..' Грек Архимед!
- Ну вот... Образно говоря: все, что попадает в человеческий мозг, становится легче именно настолько, сколько весит вытесненный им мозг... Земной шар, например, изучен достаточно, и насколько он изучен, настолько же он и усох... и так во всем... Что же вы будете с двумястами лет делать?
Машинист пригляделся к нему недоверчиво, приблизил глаза, чмыхнул, покрутил головою и очень оживленно заговорил:
- По этому поводу, чтобы вам ответить, я вам расскажу один факт... В том городе, видите ли, где я жил и куда опять хочу перевестись, - он стоит при море, - образовалась слобода 'Нахаловка': так прозвали их за нахальство, а нахальство вот в чем. - Он опять забывчиво положил руку на колено Матийцева. - Вопрос местный: морская отмель - узенькая полоска чья она?.. Конечно, ей владелец общество. Но захватить ее надо - голытьбе, разумеется? Несомненно. Как это сделали? Вот как - я вам объясню. Поставит он самую скверную, из глины, печку с трубой и начнет потихоньку дымить... День дымит, два дымит - домашний очаг готов. А в таких случаях, если вам это неизвестно, самое главное - домашний очаг: давность с него считается. Потом начнет его обтыкивать с четырех сторон камышом: замечаете? - стены! Так это иногда два-три года тянется - все обтыкивает. Посмотрит на голяка другой голяк, - и себе такое мастерит... А тот уже смело крышу вывел - у того уже давность... Вот так она и получилась - слобода 'Нахаловка'. Дай же с моря урагана хорошего - и пропала 'Нахаловка', потому что все на курьих ножках и удобств никаких.
Тут машинист остановился и добавил значительно:
- А приличное место на земле - оно по-ря-доч-ных денег стоит!.. Но многосемейному человеку надо его иметь. Это и есть моя заветная мечта!.. Но вы, может быть, спать хотите, а я вам мешаю?
- Нет, ничего... спать не хочу, - усмехнулся Матийцев. - Я себя отучил от этого... Нужно убедить себя, что только что спал, - и все.
- Хорошо, у кого сильная воля!.. Эх, я вам страшно завидую! - горячо отозвался машинист. - А я слаб - я не могу так... Только что же это, - я вам рассказать о 'Нахаловке' рассказал, а к чему это - не объяснил. Вот я к чему, вслушайтесь, прошу вас... Впрочем, вы, как умный человек, может, и сами поняли, к чему я это?.. Ведь по-вашему выходит, что земной шар весь свой вес потерял, а по-моему выходит почему-то: слобода 'Нахаловка'! Но, конечно, вы... с вами я не в состоянии спорить, - вы из меня можете сколько хотите веревок навить. Только я знаю, что ребята мои - уж столько они рубах и штанов рвут и столько раз в день носы себе квасят - все еще земной шар изучают!.. - И вдруг понизил голос: - А вы верите или нет в переселение душ?
- На что вам еще и переселение душ? - изумился Матийцев.
Глядя на круглую голову машиниста, он представил вдруг нелепую возможность, что есть душа и что она неистребима никак и остается на земле после смерти... И вот она, его душа, упрямо воплощается в какого-нибудь Божка и опускается в шахту целую жизнь копать уголь, лязгать вагонными цепями и мучить лошадей...
А машинист подхватил живо:
- На что?.. А вдруг, представьте, сейчас крушение (а на этом перегоне уже было однажды крушение), и вот вы-то останетесь целы и невредимы (красивым людям все удается), а я - убит. Значит, я на земле со счета долой, а как же дети? Их ведь у меня семь человек, и все мелкие... Нет, я списаться со счета не хочу, я их вывести в люди должен... не так ли? Ведь поймите же - у них совершенно ничего - ни копейки одной ни в каком банке!.. Ничего!.. Мной одним они живы... Если бы мог кто-нибудь им меня заменить - но ведь не может... Кто может им меня заменить?.. Никто!.. Поэтому я непременно воплощусь!
- Нет, эта затея совсем дурацкая, - резко сказал Матийцев.
- Гм... Я с вами согласен, конечно, что дурацкая, но... что же я могу другое сделать?..
- Право, не знаю.
- Вот, вы не знаете, и я не знаю, и никто не знает. Вы мне скажете: общество. А что же общество из них сделает, если даже допустим? Пастухов?!. А, может, при мне из них Архимеды выйдут?
Машинист бился перед ним и жужжал, как муха в паутине. Он не только надоел Матийцеву: для него по-молодому захотелось что-то придумать просто как бы задачу решить, посоветовать действительно что- нибудь такое, чтобы могло укрепить его на земле вместе с его потомством.
Так, незаметно для самого себя, Матийцев разговорился, а машинист, вставляя замечания, ликовал:
- Видите как! Вы мне речь, и я вам свое слово, - так мы и плетем плетку... Значит, я уже развился до того, что могу вас понимать - не так ли? Хоть и говорить как следует не умею, а понимать могу.
Но вот остановились на одной небольшой станции, и машинист сказал отчетливо:
- Станция 'Душак',
Начальник станции - ишак,
Помощник - верблюд.
Поезд стоит пять минут...
Стих сложен про эту станцию давно, и теперь ишака уже нет в живых: отравился... Фамилия его была Сердюков, пузом вперед ходил, из себя чрезвычайно красный - краснее своей фуражки... Заграбастал пять тысяч казенных денег - поехал в Москву в карты играть... Говорят, сначала был в выигрыше огромном, а потом случился казус: все там оставил... Приехал сюда и отравился... Вот вам и ишак.
Матийцев ничего не сказал, только внимательно оглядел станцию из окна, представил пузатого, красного, краснее фуражки, и стыдно стало как-то, что сам он сидит и рассуждает о том, что совершенно не нужно уж ему; зачем же это?
- Вот мы столько времени говорили о разных вопросах, а вы не устали, - продолжал между тем машинист. - Первого человека такого вижу, - честное слово!.. Вот что значит, - я угадал вас с одного вашего взгляда блестящего!.. А вы не рисуете ли? Да? Не так ли? Хотел бы я вашего совета послушать относительно одного моего малыша: рисует, представьте, восьми лет мальчик, и очень хорошо, и лицо человеческое, например, в профиль я ему еще могу показать, а фас - кончено! Тут камень преткновения!.. С чего нужно начинать фас, скажите: можно с волос, можно с бровей и глаз, можно с носа, нос - это самое трудное, но с чего правильней?
- А не будет ли уж нам, собственно говоря... - сказал морщась, Матийцев.
- Ага!.. Та-ак! А не 'собственно говоря'?..
И вдруг Матийцев увидел, что машинист смотрит на него торжествующе и саркастически, что перед ним все время был в сущности саркастический человек, так как у саркастических русских людей глаза именно вот такие зеленовато-светлые, в морщинках. Большей частью эти люди сухопары, но если у них не болит
