например, в пьяном виде (он поглядел на Миткалева), однако прапорщик Ливенцев вообще пьяным не напивается, и, три раза протягивая ему руку, подполковник Генкель говорил: 'Здравствуйте!', но прапорщик не принял руки подполковника, штаб-офицера, господа! Он не в пьяном виде совершил проступок такой, а совершенно трезвый, притом, господа, при исполнении им служебных обязанностей, в канцелярии, при нижних чинах, писарях!
'Здорово! Как по-писаному!' - не столько следя за тем, что именно говорил Полетика, сколько за этой неожиданной плавностью его речи, удивленно думал Ливенцев, а поглядев на Кароли, единственного здесь, кроме него, с университетским значком, даже прикивнул ему бровями, дескать: 'Каков наш путаник!'
- Конечно, прапорщик Ливенцев, он в юнкерском или военном, как он имел возможность, училище курса не проходил, поэтому о военной дисциплине понятия он никакого не имеет, но ведь он, конечно, как человек хорошо образованный, и без училища военного мог бы это... э-э... усвоить, то есть военную дисциплину. А дисциплина - это что такое? Это - чин чина почитай! Он же, прапорщик, даже и чести не хочет отдавать штаб-офицеру!.. Начинают читать устав господа офицеры, а он устав, одобренный его величеством, вдруг идиотским называет, а? Да мы, то есть войска наши русские, с этим уставом в голове сколько побед уже в эту войну одержали, а он, видите ли, называет его идиотским! А почему же это? Потому что никто его не учил дисциплине. Это вам не университет, чтобы бунтовать тут, прапорщик, это - военная служба, да еще в военное время, - блеснул Полетика голубыми глазами в глаза Ливенцева, и Ливенцев улыбнулся невольно, на что тот повысил голос: - А вы извольте слушать, когда с вами говорит командир! Глаза на начальство, и смирно!
- Вы кончили, господин полковник? - спросил Ливенцев.
- Нет, я не кончил, и не смейте меня перебивать, черт возьми! - совсем уже сердито и начальственно крикнул Полетика. - И стойте как следует! К вам обращается штаб-офицер, а не кто-нибудь там, с протянутой рукой, а вы... вы вместо того чтобы уставы воинские идиотскими называть, вы бы их лучше подучили, чтобы их знать!.. Пойдите и сейчас же попросите извинения у подполковника Генкеля!
- Я? Извинения? Ни в коем случае! - крикнул Ливенцев настолько громко и вызывающе, что Полетика опешил и опустил плечи. - Ни за что! Ни-ка-ких извинений! - продолжал кричать Ливенцев, чувствуя, как начало давать перебои сердце. - Если я его оскорбил, он может меня вызвать на дуэль. Дуэль пожалуйста, во всякое время, на каких угодно условиях!.. Но руку ему подать никто, и никогда, и ничем меня не заставит!.. А если этот мой отказ подать ему руку считается тягчайшим из преступлений, пусть меня расстреляют, но извиниться перед ним? В чем?.. В том, что руки не подал?.. Настолько уставы я все-таки знаю, господин полковник, чтобы отличить отдание чести на улице от подачи руки! Отдавать честь старшему в чине я обязан, и я это делаю! Но ни в каком уставе вы не укажете мне, что обя-зан подавать ему руку. Он еще целоваться бы со мной захотел, а вдруг у него сифилис?!
- Господин полковник! Вы слышите? Меня... меня оскорбляют! - едва выдавил из себя, задохнувшись, Генкель и расставил толстые руки, как будто хотел броситься и задушить Ливенцева.
- Оскорбляю? Отлично! Дуэль! - кричал Ливенцев.
- Позвольте!.. Постойте же, черт возьми! - совершенно уж растерялся Полетика. - Но ведь подполковник Генкель... он... он сколько служил, лямку какую тянул, пока, наконец, получил свой чин... по приказу его величества, а вы...
- Я тоже получил свой чин по приказу его величества! Я его не сам для себя выдумал! Я оскорбил? Хорошо! Значит, дуэль!
- Да никто вам никаких дуэлей не разрешит в военное время, что вы, что вы! - уже испуганным каким- то голосом заговорил Полетика, не начальственным, а убеждающим, и вдруг спустился со своей кафедры, и Ливенцев заметил вскользь, что все, стоявшие до этого напряженно, руки по швам, начали разминаться и принимать более естественные позы.
- Вот что, прапорщик... - взял вдруг под локоть Ливенцева Полетика. Подайте руку, и надо вам все это кончить. Что вы, в самом деле, а? Образованный человек, а... а простых вещей не понимает!
- Господин полковник! Я сказал, что не подам, - и не подам!
Генкель как-то обмяк и осел почему-то, - так показалось Ливенцеву, когда он услышал его бормотанье:
- У себя в имении... я руку подаю... садовнику какому-нибудь... или там... машинисту при молотилке... а вы...
- Любому машинисту, и любому штукатуру, и любому садовнику, если они порядочные люди, я тоже охотно подавал и подам руку, а вам - нет. И считаю, что на эту тему дальше нам говорить незачем!.. Кроме того, господин полковник, я хотел сейчас объехать посты свои ввиду того, что послезавтра ожидается приезд царя в Севастополь.
Это заставило всех поглядеть на него с недоумением: не шутка ли? не искусственный ли какой выпад, придуманный нарочно, чтобы сорвать суд?
Полетика поднял брови, открыл рот.
- Как так царь?.. Послезавтра?.. Это вы... откуда узнали? - засуетился он.
- На железной дороге знают. Вчера еще нельзя было говорить об этом, сегодня уж разрешается, - несколько небрежно к остальным здесь, не знающим такой новости, проговорил Ливенцев.
- Вот видите, господа! - обратился ко всем ставший совсем прежним путаником Полетика. - Приезжает государь, а у нас в казармах что? Во всех ли ротах у нас 'Боже, царя храни' есть?.. Можно из красной бумаги вырезать буквы и на картонку наклеить... или из золотой даже... Послезавтра?.. Отчего же мне из штаба бригады ничего?
- Но ведь давно уж известно, что приедет царь в Севастополь, - разрешил себе сказать Мазанка.
- 'Приедет, приедет'!.. Что из того, что приедет когда-то такое там? Надо знать, когда именно приедет!.. Улита едет, когда-то будет... Как же так, господа? Ведь царь может и в казармы к нам зайти... Послезавтра! Вот видите, как подкатилось! Надо же, чтобы хоть бляхи наворонили как следует и... и это, как его... чтоб отвечать умели согласно: 'Здравия желаем, ваше величество!..' Поезжайте же, что ж вы стоите, какого черта! - обычно, как всегда, обратился Полетика к Ливенцеву. - Там мой экипаж стоит, он мне сейчас не нужен, вот садитесь и поезжайте.
- До свидания! - сказал было Ливенцев и повернулся.
- Погодите же, куда вы? Там дождь идет, а вы... Верх на экипаже не поднимается, винты какие-то испорчены... и черт ее знает, зачем у нас нестроевая рота!.. Потом кучеру скажете, чтобы прямо с вокзала чинить что там нужно ехал...
- Хорошо... Но что-то такое мне еще нужно сделать, прежде чем ехать... - усиленно начал вспоминать Ливенцев, что он такое записал на адъютантской записке.
- Плащ мой возьмите! Разве я не сказал вам? Плащ, вот что!.. А я сейчас по ротным помещениям с осмотром, мне плащ не нужен. А когда доедете, положите его, плащ мой, на сиденье... Ну, до свиданья!
- Спасибо за плащ, господин полковник, но вот в чем дело, - вспомнил, наконец, что было надо, Ливенцев. - Дело в немцах, которые стоят у нас на постах... Капитан Урфалов! Приказ строжайший от жандармского полковника Черокова немецкий пост наш на Черной речке весь снять ввиду того, что на немцев-ратников полковник Чероков не надеется... Снять и заменить русскими.
Говоря это, Ливенцев не столько смотрел на Урфалова, сколько на Генкеля, наблюдая, как к этому отнесся он. Генкель стоял насупясь и глаза в пол.
- Вы что же это в самом деле немцев на посты напихали? - накинулся на Урфалова Полетика. - Вот видите, правильно! Его величество едет, а на постах черт знает что - немцы!
- Изволите видеть, господин полковник... - начал было Урфалов, выступая вперед, но Полетика перебил нетерпеливо:
- Ну, что там видеть! Нечего видеть! Убрать всех немцев к чертовой матери, и все. И нечего больше видеть!
- Замену на посты надо послать сегодня же, восемь человек, - сказал Урфалову Ливенцев. - Я бы отобрал их сам, но сейчас мне некогда, ждет дрезина... До свиданья!
И, простившись только с одним Полетикой, не взглянув больше ни на кого из остальных, Ливенцев поспешно вышел из кабинета в канцелярию, и первое, что там бросилось ему в глаза, была сияющая луна
