- Ну вот, начинается дерганье: то туда иди, то сюда иди, не могли сразу поставить, куда надо!
Коншин и вид имел очень недовольный, а Ливенцеву даже и в голову не пришло пошутить над ним, хотя склонности к шуткам он не потерял; напротив, он был совершенно серьезен, когда отозвался на это:
- Удивляюсь, чего вы ворчите! Я никогда не имел никаких так называемых 'ценных' бумаг, в частности акций, но слышал от умных людей, что если уж покупать акции, то только солидных предприятий, обеспеченных большими капиталами. Вот так и у нас с вами теперь: солидно, не какие-то там чики-брики, обдуманно!.. Не знаю, как вы, а я уж теперь, еще до боя, когда нас с вами убьют, вполне готов сказать: если война ведется умно, то быть убитым ничуть не досадно!
Из всего, что сказал Ливенцев, Коншин, видимо, отметил про себя только одну фразу, потому что спросил, поглядев на него тяжело-пристально:
- А вы почему же так сказали уверенно, что нас с вами в этом бою убьют?
- Э-э, какой вы серьезный, уж и пошутить с вами нельзя! - сказал Ливенцев, не усмехнувшись при этом.
О том, что ночью, когда они уже стояли на Икве, был сменен Печерским Кюн, Ливенцев не знал: Шангин счел за лучшее не говорить об этом своим ротным перед ночным делом. Но Ливенцев, как и другие, впрочем, заметил, что старик волнуется, передавая им приказ перейти мост и закрепиться на том берегу.
- Закрепиться, - вот в чем задача, - говорил своим ротным Шангин. Что, собственно, это значит? Как именно закрепляться?
- Вырыть, конечно, окопы, - постарался помочь ему Ливенцев.
- Окопы вырыть? - и покачал многодумно вправо-влево седой головой Шангин. - Легко сказать: 'окопы вырыть', а где именно? В каком расстоянии от моста?.. А вдруг попадем в болото?.. И как расположить роты? Три ли роты выставить в линию, одну оставить в резерве, или две вытянуть, а две в резерв?..
- Разве не дано точных указаний? - снова попытался уяснить дело Ливенцев.
- В этом-то и дело, что нет! В этом и вопрос, господа!.. Мне сказано только: 'Действуйте по своему усмотрению'. А что я могу усмотреть в темноте? Я - не кошка, а подполковник... А к утру у меня уж все должно быть закончено: к утру я должен донести в штаб полка, что закрепился.
- А если австрийцы нас пулеметами встретят? - мрачно спросил корнет Закопырин.
- В том-то и дело, что могут пулеметами встретить, - тут же согласился с ним Шангин.
- Когда же нам приказано выступать? - спросил Коншин.
- Сейчас надобно уж начать выступление, - ответил Шангин, и Ливенцев удивленно сказал, пожав плечами:
- О чем же мы говорим еще, если сейчас? Сейчас - значит сейчас. И будем двигаться на мост.
- 'Чем на мост нам идти, поищем лучше броду!' - неожиданно для всех продекламировал Тригуляев, и на этом закончилось обсуждение задачи.
Через четверть часа рота Ливенцева первой подошла к мосту. Ливенцев только предупредил своих людей, чтобы шли не в ногу и как можно тише, на носочках, точно собрались 'в чужое поле за горохом'; чтобы не звякали ни котелками, ни саперными лопатками; чтобы шли совершенно молча; чтобы не вздумал никто, пользуясь темнотой, закурить самокрутку...
И рота пошла.
Зная, что мост был жиденький, Ливенцев вел ее во взводных колоннах с интервалами, и когда вместе с первым взводом перешел на тот берег и услышал, как вперебой били перепела в пшенице, то сам удивился удаче.
На всякий случай, первому взводу он приказал рассыпаться в цепь. Мост охранялся, конечно, и за ним таился пост от первого батальона, правда, не больше отделения, так что когда подошел второй взвод, Ливенцев уже почувствовал себя гораздо прочнее, а когда собралась наконец вся рота, как-то само пришло в голову, что всю ее нужно рассыпать, отойдя полукругом настолько, чтобы дать место другим трем ротам.
Он оказался в прикрытии батальона, он - в первой линии перед врагом, нападет ли тот утром или теперь же ночью, - Ливенцев даже не предполагал в себе того, что одно это сознание даст ему такую четкость мысли и уверенность не только в своих силах, но и в силах и выдержке всех без исключения своих людей.
IV
Едва наступило утро, Гильчевский отправился из Малеванки на свой наблюдательный пункт.
Канонада уже гремела на всем десятиверстном участке по реке Икве.
Обе дивизии располагали дивизионом тяжелых орудий каждая, но Гильчевский оставил в своей дивизии еще и восемь гаубиц, на что неодобрительно кивали командиры финляндских стрелков, говоря: 'Конечно, своя рубашка к телу ближе!..' Несколько обижены они были и в легкой артиллерии: им Гильчевский дал всего тридцать восемь орудий, а в своей дивизии оставил пятьдесят шесть. Но он просто хотел уравновесить как-нибудь силы своих ополченцев с кадровиками...
Кроме того, в утро этого решительного в жизни своей дивизии дня он чувствовал себя как-то совсем неуверенно, несмотря даже и на то, что Федотов его как бы предпочел начальнику чужой дивизии, а может быть, благодаря именно этому.
С одной стороны, он мог торжествовать над командиром корпуса, который, только что попрекнув его тем, что он держит дивизию в кулаке, вполне потом с ним согласился, усилив его целой дивизией, а с другой - велика была сила внушения, испытанного в молодые годы: 'Болотистая долина Иквы - почти непроходимая преграда', - так говорилось в Академии, - значит, это знал и Федотов.
- Непроходимая, непреодолимая, неприступная, - как там ни выразись, все равно скверно, - говорил он Протазанову. - А 'почти' - что же такое это 'почти'? 'Почти' может быть какого угодно веса, - смотря по обстоятельствам.
Обыкновенно бывало так, что начальник штаба 101-й дивизии держался осторожнее, чем сам начальник дивизии. Но теперь, чувствуя сомнение в успехе, которое закралось в душу Гильчевского, Протазанов, этот подтянутый, всегда серьезный человек, с сухим, красивым лицом, счел своим долгом уверенно сказать в ответ:
- Как бы кому ни икалось от этой Иквы, а мы сегодня австрийцев гнать от нее будем в три шеи!
Такая решительность, прорвавшаяся вдруг сквозь обычную осторожность, несколько успокоила Гильчевского, но когда они с конной группой человек в двенадцать выбрались на опушку леса, чтобы отсюда, спешившись, дойти до наблюдательного пункта на высоте 102, то невольно остановились. Вся высота была окутана розовым дымом: казалось, не было на ней места, где бы не рвались австрийские снаряды, и в то же время там, в окопе, сидели связные с телефонами.
- Вот так штука! - изумился Гильчевский. - Значит, кто-то им уже передал, что там у нас - наблюдательный пункт! - И добавил укоризненно: - А вы мне только что говорили!..
- За шпионами, конечно, дело не станет, да ведь и без того у них тут пристреляно, нужно полагать, все, - спокойно ответил Протазанов. - А наблюдательный пункт надо оттуда снять и перенести сюда.
- 'Надо' - хорошее дело 'надо', а как это сделать? Нужно, чтобы пошел туда кто-нибудь и снял связных, а кто же пойдет в такой ад? - прокричал Гильчевский.
- Кто пойдет?
- Да, кто пойдет? Кого послать?
И Гильчевский оглядел бегло всех около себя и так ощутительно почувствовал, что послать придется на явную смерть и, может быть, без всякой пользы для дела, что всех ему стало вдруг жаль. Он понимал, что приступ жалости - слабость, совершенно непростительная в руководителе боем, и в то же время отделаться от этой слабости не мог.
Вдруг Протазанов подкинул голову, поглубже надвинул фуражку на лоб и сказал решительно:
- Я пойду!
- Что вы, что вы! Как я могу остаться без начальника штаба!
Гильчевский испуганно схватил его за руку в локте, но Протазанов мягко отвел его руку.
- Ничего, - я в свою звезду верю.
И, не улыбнувшись, пошел четкой строевой походкой, как на параде, к розовой высоте, а Гильчевский напряженно-испуганно следил за каждым его шагом.
