— В Ирландию. На нашу ферму. Ты не был там с прошлой зимы…
Года три назад Келл приобрел недалеко от Дублина конскую ферму. Главным образом для того, чтобы было куда отправлять Шона, когда тот почти приходил в состояние буйного помешательства. Тому причинами были не только пьянство и разгульный образ жизни, но и, как полагал старший брат, их общее несчастливое детство.
— Я уже отдал все необходимые распоряжения о твоем отъезде, — добавил Келл. — Надеюсь, там ты придешь в себя и сумеешь правильно оценить все, что сделал.
— Что же такого я натворил, черт возьми?
Келл подавил вздох.
— Начнем опять сначала… Ни один порядочный человек не поднимет руку на женщину, Шон. Ты сделал это и перешел черту. Кроме того, ты оскорбил и оболгал ее, когда рассказывал мне о том, что якобы произошло между вами. Это гнусная ложь… Словом, все, что ты сделал по отношению к ней, не заслуживает прощения.
— Иди ты к черту!
— Только после того, как ты отправишься в Ирландию.
Шон вскочил с кресла.
— Я не обязан подчиняться всему, что ты приказываешь! Ты больше мне не брат! Иди к своей придуманной невесте. Или жене, не знаю… И не жалуйся мне, когда угодишь в самое пекло ее обмана и сгоришь там!
— Если сгорю, то жаловаться не буду, — хватило у Келла духу пошутить. — Но ты, Шон, немедленно покинешь Лондон, даже если мне придется для этого лично сопровождать тебя!
— Тебе придется лично нести меня на руках!
— Что ж, думаю, и это осилю…
С этими словами Келл повернулся и покинул дом своих предков, который он с некоторых пор возненавидел и не хотел в нем жить.
Но не мысли о доме занимали его сейчас. Он думал о брате.
Конечно, Шону необходимо некоторое время, чтобы привыкнуть к тому, о чем ему только что сообщил Келл. Ведь этот оголтелый шалопай и лоботряс, без сомнения, искренне полюбил Рейвен — что Келла совсем не удивляет. Только способы выражения этой любви были у него своеобразные, свойственные ему и неприемлемые для других. Тем более для Рейвен.
Келлу было неприятно: он и в страшном сне не мог предположить, что причиной их ссоры станет женщина. Только этого не хватало! Хотя, чтобы оградить Шона от беды, подумал Келл с кривоватой улыбкой, он готов жениться на всех женщинах, из-за которых брату грозят крупные неприятности.
Уже несколько последних лет Келла тревожила упорная склонность Шона к саморазрушению. Хотя опять же тому есть и объяснение и оправдание, о чем Келл не хочет и не может забыть… Если в твое чистое детство вторгается настоящий порок, последствия могут быть самыми ужасными, длительными, а порою нескончаемыми. И только очень сильные духом в состоянии преодолеть их. Шон никогда не был в числе сильных.
Началом его мученического пути можно считать день, когда от тяжелой и внезапной болезни скончался их отец, Адам Лассетер. Келлу было тогда четырнадцать лет, Шону — девять. И не успело еще остыть тело отца, как его брат, Уильям, сумел добиться всеми правдами и неправдами, чтобы оба его племянника были отняты у своей матери и переданы под его опеку. У несчастной Фионы не хватило ни сил, ни средств бороться с кланом Лассетеров. Она, вынужденная сдаться, вернулась в Ирландию, где вскоре и умерла.
Келл не может забыть прощания с матерью, когда он давал ей клятвенное обещание присмотреть за младшим братом. Обещание, которое, к стыду своему, он не смог до конца выполнить, чего не простил себе до сих пор…
Уже сидя в экипаже на пути в клуб, он продолжал с горечью размышлять о тех годах, когда им с Шоном пришлось жить под крышей дома их дяди Уильяма. После того прощания с матерью он больше не видел ее — она скончалась в Дублине от охватившей бедные кварталы города эпидемии инфлюэнцы.
Ненависть Келла к своему дяде приняла болезненный, необратимый характер. Он сопротивлялся ему во всем и бесчисленное число раз подвергался избиениям и другим наказаниям. Иначе, как дьявольским отродьем, дядя его не величал. Споры и ссоры у них происходили беспрерывно и по любому поводу. Дважды Келл убегал из дому и забирал с собой Шона, но деваться им было некуда, их отыскивали и сурово наказывали. Особенно страдал от наказаний Шон, будучи младше и слабее духом, чем брат.
Ради некоторого благополучия Шона Келл заставил себя умерить ненависть к дяде, даже внешне смириться. Он с нетерпением ожидал времени, когда подрастет настолько, что сможет давать ему достойный отпор. Затем вообще избавится от его опеки и станет опекать младшего брата.
В семнадцать лет Келл уехал на учебу в один из университетов. Шон оставался дома, с ним занимались частные учителя, которые часто сменялись, не выдерживая поведения своего трудноуправляемого ученика.
Приезжая домой на каникулы, Келл обращал внимание на то, что характер его брата с возрастом не выравнивается, как он все время надеялся, а наоборот, становится более подавленным, неврастеничным; Шон, казалось, пребывал в постоянном страхе. Однако сколько Келл его ни расспрашивал, тот утверждал, что с ним все в порядке.
Лишь через полтора года, в очередной раз приехав из университета, Келл узнал всю омерзительную правду, которую его тринадцатилетний брат стыдился ему открыть. Правда заключалась в том, что их дядя Уильям Лассетер испытывает неодолимую тягу к подросткам, и Шон стал объектом его притязаний.
В день, когда это открылось Келлу (как раз перед Рождеством), он собирался пойти в церковь на дневную службу и позвал с собой Шона. Тот сидел перед камином у себя в комнате, накинув на плечи одеяло, его била дрожь, у него зуб на зуб не попадал.
— Я не могу идти в церковь, Келл, — пробормотал он в ответ на предложение брата. — Я слишком грязный.
— Что ты такое говоришь, парень! — воскликнул Келл. — Хочешь сказать, что давно не мыл уши и шею?
Шон не улыбнулся от подобного предположения. С тем же страдальческим выражением лица он ответил:
— Я моюсь каждый день. Но не становлюсь от этого чище. Господи, помоги мне!.. Он заставляет меня, Келл! Я ничего не могу с ним поделать!..
Мальчик закрыл лицо руками и разрыдался. Начав говорить, он уже переборол стыд и рассказал Келлу все: как уже несколько месяцев дядя принуждает его к разврату, а он… он боится этого человека и подчиняется ему.
Новые рыдания прервали его рассказ…
Вспоминая об этом сейчас, через десяток лет, Келл, казалось, испытывал те же чувства, что и в тот день: безмерную жалость к брату и дикую ненависть к дяде, которого решил убить, если только тот еще раз притронется к мальчику…
— Мистер Лассетер, сэр… — прервал его мысли голос возницы.
Экипаж уже стоял перед входом в игорный клуб.
Ощущая себя столетним стариком с больной ногой и разламывающейся от мрачных мыслей головою, Келл медленно вылез из экипажа и пошел к дверям, возле которых стоял его управляющий Тиммонз. Тиммонз был слишком вышколен, чтобы спрашивать хозяина о причинах его долгого отсутствия. Однако Келл посчитал нужным сообщить ему, что был занят неотложными делами.
— Все в порядке, сэр, — сказал управляющий. — Мисс Уолш еще спит, она всю ночь была в залах. Группа рисковых джентльменов до рассвета дулась в кости, и ставки у них были ого-го!
«Ого-го» могло означать, что сотни тысяч фунтов переходили из рук в руки, а это, в свою очередь, приносило приличный доход клубу. Что ж, по крайней мере хоть что-то в его жизни идет по налаженной колее, с удовлетворением отметил Келл.
То, что Эмма еще не встала с постели, тоже радовало: он был не в настроении сообщать ей сейчас о своей внезапной женитьбе.
