изречения о том, что только в дни тяжких испытаний человек узнает, сколько у него настоящих друзей. К сожалению, многого при всем желании Бринн сделать не могла.
С ее помощью и участием Рейвен возобновила регулярные выезды ранним утром на верховые прогулки. Вместе с Бринн наносила дневные и вечерние визиты, ездила по магазинам, посещала выставки. Вступала в длительные задушевные разговоры, но не снисходила до объяснений или, тем более, жалоб. И не оттого, что испытывала стеснение и стыд, — просто считала, что еще не наступил для нее подходящий момент, чтобы проявить себя, свой характер. Она выжидала.
Да, она выжидала и потому бывала отнюдь не во всех домах и компаниях, в которых блистала раньше. Где недоброжелательные орды аристократов могли бы легко проглотить ее, как говорится, с потрохами. Или, во всяком случае, довести до слез. Ведь она нарушила — по своей вине или нет, дело десятое — все писаные и неписаные правила поведения, принятые в высшем свете. За это там не по головке гладят, а жестоко мстят. Она не хотела ни чтобы ее гладили, ни чтобы мстили. Соблюдая осторожность и выдержку, она готовила свой план битвы, которая не должна окончиться ничем, кроме полной победы. В чем заключался этот план и есть ли хоть какая-то надежда на победу, она, положа руку на сердце, не знала, но готовилась…
Более открытая в выражении своих чувств и всегда жизнерадостно настроенная, Бринн даже намечала устроить у себя дома бал по случаю замужества подруги, чтобы тем самым поддразнить наиболее ярых порицателей и бичевателей Рейвен. Доброжелатели отговаривали ее от этого, убеждая, что не нужно понапрасну дразнить зверя — тот может укусить совсем не ее, а Келла Лассетера.
И все же главным врагом Рейвен в первые дни было одиночество. Особенно когда она находилась дома. Из близких ей людей здесь были только любимый с детства О'Малли и служанка по имени Нэн, к которой Рейвен привыкла в доме у своей тетки.
Впрочем, к ее удивлению и радости, к ней как-то приехали эта самая тетка и сильно осунувшийся дед. Тетка по обыкновению ругала ее, а дед в основном скорбно молчал.
Келла она почти не видела. Рано утром он отправлялся, по-видимому, в свой клуб и возвращался поздно вечером. Так что ни столовая, ни гостиная, не говоря уже о спальне, не были у них общими комнатами.
Такое положение вещей, вообще-то говоря, не было чем-то необычным. Особенно в высшем свете. Сколько мужей и жен так и жили годами, если не десятилетиями, обмениваясь изредка утренними приветствиями и еще реже желая друг другу спокойной ночи. В конце концов, убеждала себя Рейвен, что ей остается, кроме попыток соединить воедино разрозненные части своей неудачной жизни без участия в этом супруга. Его вмешательство могло бы, наверное, только ухудшить ее виды на будущее.
Но в поддержании подобного образа жизни был один изъян: ведь распространенная ею же легенда об их воссоединении с Келлом гласила, что причиной всего явилась глубокая, почти безумная любовь. Словом, налицо сугубо романтическая версия происшедшего. Однако если вскоре станет общеизвестно, что супруги нигде не бывают вместе, что он проводит все свое время вне дома, а она ждет его, как небезызвестная Пенелопа, — если эти слухи стремительно расползутся, то вся история их любви рассыплется, как карточный домик. Публика будет выведывать и разнюхивать, чтобы докопаться до истины. Это может вообще все повернуть по-другому, в худшую сторону — и для Рейвен, и для ее семьи, и тем более для братьев Лассетер.
Впрочем, нельзя сказать, что Келл абсолютно забыл о существовании Рейвен. Вскоре ей стало известно, что он отправил своего поверенного встретиться с адвокатом ее деда. Необходимо подписать контракт, по которому за Рейвен в случае развода остается право сохранить полную финансовую независимость для себя и своих будущих детей, коль скоро таковые появятся.
Рейвен не обсуждала со своим дедом вопрос о наследниках, но старый лорд время от времени бросал фразы, говорившие, что он немало думает об этом. Даже куда больше беспокоится их возможным отсутствием, нежели скандалом вокруг Рейвен. Скандал, правда, не разгорается, но и не гаснет. Просто тлеет и может в любой момент вспыхнуть ярким пламенем.
— Я хочу, моя милая, — говорил старик, — чтобы мой род продолжился. Даже если не увижу самого продолжателя… Правда, — добавлял он жалобно, — меня страшит, что в его жилах может течь кровь убийцы…
Рейвен молчала: она не могла помочь деду ни в том, ни в другом. Тем более что сама до сих пор мало что знала о своем муже.
Кто мог знать о нем гораздо больше — так это молодой жуир и прожигатель жизни лорд Вулвертон, про которого ей говорила Бринн. С ним и решила поговорить Рейвен, для чего отправилась однажды на прогулку в его двухместном экипаже. Пусть посмотрят на них те, кого это интересует. Лишний раз убедятся, что она нисколько не боится появляться на публике, а ее не чураются самые завзятые аристократы.
Всем своим видом Джереми Вулвертон старался доказать именно это. Чему отчасти помогла и сама природа. Он был высок, гибок, светловолос, обладал беззастенчивым взглядом и наглой улыбкой, что привлекало к нему женские взоры. О Келле Лассетере он говорил без обычного суесловия, предупредив, что знает о нем не слишком много, но ценит за то, что он порядочен и умел в деле, которым занимается. А уж фехтовальщик вообще отменный.
— …Встречаемся мы нечасто, — говорил Вулвертон. — Его клуб один из лучших в Лондоне — высокие ставки в игре, но игра честная. Келл за этим следит строго. А в зале у Анжело он лучше всех держит в руках рапиру… — Смельчак подхлестнул лошадей, обогнал кого-то, едва не задев, и продолжал: — Вообще таких, как он, называют бунтарями. Ему наплевать с высокого дерева, что о нем думают или толкуют. Похоже, он избегает родовитую знать. Хотя, я уверен, его примут в любой компании, если он захочет. У него вполне приличное происхождение со стороны отца.
— Мать у него ирландка, — заметила Рейвен.
— Да. И он часто говорит об этом, словно хочет утереть нам наши английские носы. Каков наглец! — Смельчак улыбнулся. — Люблю наглецов. Сам такой… Года четыре назад, когда он открыл свой клуб, я, признаться, был уверен, что его предприятие лопнет. Считал его безрассудным малым. Он еще имел нахальство назвать его «Золотое руно». Однако теперь вижу — у него дальний прицел. И название сыграло свою роль. Кому не охота отправиться в путешествие за золотым руном? Этот игорный клуб сейчас самый модный в Лондоне, и не удивлюсь, если Келл составит на нем неплохое состояние…
Вулвертон повернул коней в тихий переулок и перевел их на медленную рысь.
— Что касается слухов о том, что он пришил своего дядюшку… Извините, Рейвен, за глагол, который я употребляю… Что ж, вполне могу предположить, что так оно и было. Откровенно говоря… вы же хотели, чтобы я был с вами откровенен?.. Так вот, откровенно говоря, он представляется мне человеком, достаточно опасным для других. Кроме того, я слышал парочку историй о его распутстве… Ох, простите, дорогая! Что я такое позволяю себе? Но если честно, мне странно думать о вас как о его жене.
Рейвен с трудом сдержала ироническую улыбку: кто на ее глазах осуждает сейчас распутство? Один из наиболее знаменитых блудодеев Лондона. Его высочество Принц Наслаждений собственной персоной!..
Несколько шагов они проехали молча, но Смельчак Джереми долго молчать не мог.
— Представляю, как расстроится Ник, когда узнает, что с вами произошло, — сказал он. — Просто снимет с меня голову, что я так опростоволосился: допустил похищение и ваше внезапное замужество!
Смельчак ухмыльнулся, но Рейвен не ответила на его улыбку.
Ник, о котором он упомянул — Николас Сейбин, — был американским судовладельцем-капером. То есть таким, чьи торговые корабли нападали на другие суда, которые считали враждебными. В общем, его можно было вполне назвать морским разбойником, пиратом. Но можно и «морским партизаном». Ведь год назад началась очередная война Англии против Соединенных Штатов, и Ник «помогал» своим соплеменникам, подвергая разграблению английские торговые суда. За свои действия он был заочно приговорен британским судом к повешению, поскольку поймать его не удавалось. Однако тайно он уже побывал в Англии, откуда вывез к себе на родину, в Виргинию, свою красавицу жену Аврору.
Обо всем этом Рейвен уже знала в общих чертах, так как Николас Сейбин был не кем иным, как сыном ее настоящего отца, американца, и, следовательно, братом самой Рейвен. Кроме того, когда его еще не обвинили в пиратстве, он какое-то время по просьбе своего отца был ее легальным опекуном, а когда бежал из Англии, поручил сестру заботе двух ближайших друзей, бесшабашного Смельчака Вулвертона и положительного Люсиана Уиклиффа.
И тот и другой всерьез восприняли просьбу друга, но, к обоюдному огорчению, не смогли ни предвидеть,
