революционную пищу в виде левого листка под названием «ШАП-Хеми». Каждый раз при появлении этих политпроповедников руководство концерна предусмотрительно распоряжалось выставлять вместительные урны у входа в административное здание. Вовсе запретить распространение пропагандистских материалов было нельзя, так как эти провозвестники марксизма стояли на государственной земле, даже на тех немногих квадратных метрах, которые концерн «Вольф» уступил государству ради строительства четырехрядного шоссе, облегчившего для концерна проблему грузового и пассажирского транспорта. Против этого строительства члены ШАП провели в свое время референдум.
Среди участников пропагандистской акции, как всегда, оказался и Хайнц, которого я знал еще с давних времен, когда его подружка решила изменить ему со мной — она считала себя женщиной эмансипированной, что и захотела доказать на деле. Мы поздоровались с ним вошедшей у нас в привычку заговорщицкой улыбочкой. Вероятно, он вспоминал, как и я, при каждой встрече те долгие ночи в старом городе, на квартире у Лизы, когда мы до утра спорили о современной семье, собственническом отношении к человеку, ролевом поведении, фрустрации и толерантности, а имели в виду вечные темы, вроде власти, зависти или ревности. С тех пор мы оба давно сменили своих приятельниц, теперь мы встречались как бывшие знакомцы-соперники; о политике мы с ним никогда не заговаривали. Хайнц почти стыдливо протянул мне свою листовку — вероятно, она вновь пестрела грамматическими ошибками, обычными в левоальтернативной печати, словно борьба против буржуазии начинается с борьбы против правописания. А может, этой смущенной улыбкой Хайнц скрывал свое презрение — ведь я в его глазах был, пожалуй, рабом правописания по Дудену и правил приличия по барону фон Книгге. Урси и Виктор просто отмахнулись от протянутых листовок. Ханс-Петер тут же бросил ее в зеленую урну. Вернер задумчиво сунул листовку в карман замшевой куртки, поскольку все его мысли были целиком поглощены передвижениями пешек, слонов и коней по воображаемой шахматной доске.
Меня же чуть не сшиб с ног заголовок:
Пока шестеро моих коллег тянули шеи из-за спин других сослуживцев, выглядывая в витрине тарелки с образчиками сегодняшнего меню, я продолжал пялиться на специальный выпуск «ШАП-Хеми». Эрнст похлопал меня по плечу, так как я уже слишком долго заслонял от него яства, предлагаемые нашей столовой.
Утечка! Я отошел в сторону, уступая Эрнсту место за Бет в очереди к раздатчикам.
Значит, те странные предчувствия, охватившие меня еще в кабинете Бальмера, когда я услышал взрыв, — это не просто самовнушение, какое бывает на химических предприятиях. Яд! Кровотечение, донимавший меня кашель, скорчившийся в туалете покойник, тщательная промывка аварийного объекта, странная пропажа столь усиленно разыскиваемых Фешем фотографий — все это означало, что в материалах ШАП была по крайней мере доля истины.
— Вам хватит или еще? — Раздатчица нетерпеливо глядела на меня, подняв половник с новой порцией. В густой светло-коричневой подливке плавали кусочки мяса — вероятно, телятина. Я взял у следующей раздатчицы блюдо из комплексного обеда № 2 — шницель по-охотничьи, который она смачно шлепнула в мою тарелку. Однако аппетит у меня уже пропал.
Бет позвала меня за собой, энергично мотнув головой. Эрнст стоял в конце зала, являя как бы связующее звено между нами и Урси, сидевшей за отспоренным у кого-то столом. Сегодня я бы с удовольствием расстался со своими дорогими сотрудниками и подсел к незнакомым людям, чтобы спокойно перечитать листовку. Откуда у ШАП эта информация? Можно ли ей верить, нет ли тут какой-то ошибки? С тех пор, как произошла авария в Венизьё, левым в каждом дымке мерещатся ядовитые выбросы; чуть чем пахнёт, они сразу кричат об отравлении окружающей среды. Да, Базель провонял, это правда, но зато благодаря именно химическим заводам он не стал в экономическом отношении провинциальным захолустьем, как уже становится в отношении культурном.
— Что с тобой? — спросила Бет, когда я, ставя поднос на стол, расплескал апельсиновый сок. — Ты сегодня неуклюж как медведь.
Мне
Я отделился от нашей группки сразу же после обеда, проглоченного безо всякого аппетита, и не пошел вместе со всеми пить кофе. Вместо этого я разыскал в пресс-коммюнике, составленном Фешем, фамилию погибшего. Правда, в листовке была напечатана его фотография, но какая-то нерезкая (интересно, где эти ребята из ШАП вообще достали ее), а кроме того, и подпись под ней была невразумительной —
Наукообразный отчет Феша о причинах аварии оказался не более содержательным, а фамилия пострадавшего там и вовсе отсутствовала. Но у меня был еще один шанс. Ведь авария произошла два дня назад, Джан К. умер в ту же ночь. Если он был жителем нашего города, то сегодняшняя газета должна опубликовать сообщение о его смерти.
Как бы не так. В свежем выпуске «Нойе базлер цайтунг», который я нашел еще не читанным в секретариате, о смерти Джана К. ничего не говорилось. Оставался внутренний телефонный справочник. Правда, имена в нем не указывались, во всяком случае, судя по имени, этот Джан был швейцарцем. Где-то я слышал уже это имя? Может, его упоминал Виктор на редакционной летучке? И научное звание, кажется, тоже называлось.
Все точно, вот он: доктор Дж. Кавизель, подотдел прикладных научных исследований, объект номер 71, комната номер 26. В тот же миг, когда я обнаружил эту фамилию, я сразу же вспомнил, где слышал ее — на допросе в кабинете доктора Феша шла речь о докторе Кавизеле. Против его фамилии значились два телефонных номера. Вероятно, это были номера телефонов в лаборатории и рабочей комнате. Может, позвонить? А что спросить? И вообще, кто подойдет к телефону?
38-98 — я набрал первый из двух номеров. В горле у меня застрял какой-то ком; вероятно, шницель по-охотничьи не пошел мне впрок…
— Центральная, Рюгг, с кем вас соединить? — раздался в трубке знакомый голос одной из наших телефонисток. Я выронил карандаш, который вертел в пальцах, и левой рукой нажал на рычаг, потом, не отпуская рычажка, медленно положил на него трубку. У меня аж волосы стали дыбом.
Ну и кретин! Ведь в центральной загорается на табло номер абонента. Телефонистка могла засечь того, кто сейчас позвонил, или по крайней мере номер аппарата, по которому звонили Кавизелю. Но это же и был мой аппарат. Вот идиот! Обед продолжал давить на желудок и стоять поперек горла.
Я достал из шкафа бутылку яблочной водки — новогодний подарок одной бернской рекламной фирмы — и от души плеснул в маленький пластмассовый стаканчик. У меня возникло какое-то ощущение хлипкости собственного положения. Какого черта я чего-то вынюхиваю? Через полтора часа мне велено явиться к шефу (не забыть бы почистить зубы, чтобы не пахло водкой!) для уже второй головомойки всего за два дня. Столько внимания моей персоне не уделялось целых пять лет. Я же, дурак, вдобавок начинаю копаться в происшествии, которое объявлено листовкой ШАП «катастрофой, повлекшей за собой выброс отравляющих веществ». Но, может, у меня есть на это особое право? Не наглотался ли я сам этой дряни, о которой говорится в листовке, когда снимал аварийный объект?
