— У тебя задумчивый вид, — заметил Цезарь. — О чем ты размышляешь?
— Об Александре…
— Странно. Я тоже о нем думаю. Должно быть, дело в твоей стране. Египет неизбежно наводит на мысли об Александре. Здесь он отправился к оракулу и узнал, что он сын Амона.
— А ты и есть Амон, — сказала я со смехом.
Он тоже рассмеялся.
— Получается, я отец Александра!
— Нет, но твой ребенок может быть…
Он быстро приложил палец к моим губам и остановил меня на середине фразы, не дав договорить.
— Нет! Ни слова о нем! Неужели ты хочешь навлечь гнев завистливых богов? Нет!
Он выглядел рассерженным.
— Перед нашим отплытием, — заговорил Цезарь, — я посетил гробницу Александра. Мне захотелось увидеть его. Давным-давно, когда я воевал в Испании и мне было всего сорок, я увидел статую Александра и вдруг понял: мне на семь лет больше, чем он прожил на свете. Подумать только, он завоевал весь мир и умер, я же, прожив на свете на семь лет дольше, не совершил ничего, достойного памяти! Это осознание изменило меня, я стал другим. Теперь же я пришел к его гробнице. Он лежит там в золотой броне, со щитом, скованный смертью и негодующий (я видел гнев на его лице), и я с полным правом сказал ему: «После того дня в Испании я свершил многое, но не сделал одного — не завершил твоих завоеваний».
Цезарь повернулся и посмотрел на меня. В его взгляде сквозило легкое удивление от того, что он высказал все это вслух.
— Так скажи мне, — приободрила я его, — чего ты хочешь? К чему стремишься?
— Сокрушить Парфию. И совершить поход дальше, в Индию. — Эти слова повисли в неподвижном воздухе.
— О Исида! — выдохнула я.
— Это возможно, — сказал он. — Это возможно.
«Но тебе пятьдесят два года, а остатки армии Помпея все еще велики. Рим полон твоих политических противников. У тебя мало денег, чтобы финансировать поход… Однако есть Египет, — думала я. — Империя Александра, обновленная и расширившаяся».
— Я тоже искала умиротворения у гробницы моего предка Александра, — сказала я осторожно. — Его кровь течет в моих жилах. И в жилах
— Нет, — упрямо возразил Цезарь, — отправившись в пустыню, Александр обрел свою мечту. А если мечта и рок переплетены — разве похож я на человека, предающего мечту из страха перед роком?
Я поежилась. Я смотрела на горизонт и ожидала, когда покажутся вершины пирамид — единственные монументы, не подвластные року. Правда, об их создателях такого сказать нельзя: мы помнили их имена, но забыли деяния, а грабители завладели сокровищами и осквернили мумии.
И вот, когда уже наступали сумерки, далеко впереди показались крохотные точки. Их высветили лучи заходящего солнца.
— Смотри! — сказала я Цезарю. — Это они!
Он поднялся, чтобы лучше разглядеть открывающуюся картину, и долгое время молча стоял у поручня, пока уходящий день сменялся ночью.
С зарей мы снова поставили парус. Когда бледное желтое золото рассвета прокралось на небосвод, пирамиды уже были видны полностью, а когда мы пришвартовались, они заполнили собой добрую часть неба. Цезарь снова встал, устремил на них взгляд и погрузился в молчание. А потом, все так же не говоря ни слова, он спустился по сходням и направился к ним. Меня несли следом на носилках — за его быстрым размашистым шагом я бы никак не поспела.
Перед моим мысленным взором возникли тени древних жрецов, сопровождавших установленную на полозья погребальную ладью фараона. Должно быть, они шли медленно и чинно, распевая похоронные гимны в клубах курящихся благовоний.
Теперь же вместо них по песку вышагивал одинокий римлянин в полощущемся на ветру ярком плаще.
У подножия ближайшей пирамиды я встала рядом с ним. Он по-прежнему молчал, закинув голову, чтобы увидеть вершину. Я без лишних слов взяла его руку и пожала ее.
Он простоял так долго, что мне показалось, будто на него подействовало некое заклятие, а потом двинулся в обход основания пирамиды. Служители быстро подали мне носилки, и я, покачиваясь над неровностями каменистой почвы, последовала за ним. Цезарь устремился вперед так быстро, что обогнать его можно было только бегом. Казалось, он хотел оторваться от нас и побыть с пирамидами наедине, поэтому я приказала носильщикам нести меня к Сфинксу. Я знала: после пирамид он неизбежно придет туда. Но не раньше, чем будет готов это сделать.
Чтобы дожидаться его в тени, слуги воздвигли павильон. Солнце уже стояло высоко, разогнав загадочные тени, и я воззрилась на меланхолический лик Сфинкса. Окажись мы здесь на рассвете, мы увидели бы его купающимся в нежных розовых лучах, ибо он обращен к востоку. Сфинкс приветствует восходящего Ра — сколько веков? Никто не знает. Мы считаем Сфинкса старейшим изваянием на земле, но кто его создал, нам неведомо, как неведомо и предназначение статуи. К чему он призван — оберегать пирамиды? Они находятся под его защитой? Это тайна.
Лапы чудовища постоянно заносит песком. Каждые несколько лет его откапывают, но потом пустыня снова наносит песок, и гигант снова покоится в мягком золотистом ложе. Он отдыхает, но не спит.
Цезарь появился из-за угла внезапно, как молния, и поспешил ко мне. Он казался возбужденным и ничуть не уставшим, как будто пешая прогулка лишь взбодрила его.
— Идем! — Он за руку сдернул меня со складного стула.
Солнце уже стояло высоко, основательно припекало, и очень скоро я почувствовала слабость.
— Не так быстро, — попросила я. — Слишком жарко для такой спешки, да и пески здесь коварные!
Он наконец вышел из транса и вернулся к действительности.
— Конечно, прости.
Мы двинулись к Сфинксу вместе, спокойным шагом. Теперь, ближе к полудню, желтый цвет статуи сменился безжалостной белизной, под стать его беспощадным чертам.
— Одна его губа больше лежащего человека, — выговорил Цезарь. — Ухо больше, чем дерево!
— Он велик и могуч, — выдохнула я. — И будет вечно хранить Египет, как хранит с незапамятных времен.
— И все же его сделали люди, — заметил Цезарь. — Мы не должны забывать этого. Как и пирамиды: блок за блоком, камень за камнем, ценой великих усилий, но все-таки их построили люди.
— Выше по Нилу ты увидишь другие чудеса, — сказала я. — Храмы с колоннами столь мощными и высокими, что невозможно представить их делом человеческих рук.
— Тем не менее мы знаем, что это именно так, — ответил он. — На самом деле, любовь моя, ничего непостижимого в мире не существует. Есть лишь явления, чью природу мы пока не поняли.
Укрывшись в тени павильона, мы наблюдали, как проходит очередной день, не задевая безразличных к нему колоссов.
С наступлением полудня жара усилилась. Палящие лучи нащупывали в навесе тончайшие щели, словно настойчивые пальцы, и всюду, где им удавалось проникнуть, песок раскалялся настолько, что к нему невозможно было прикоснуться. Пирамиды и Сфинкс излучали белый жар, словно мерцающий под ясным голубым небом мираж.
Цезарь, откинувшись назад, смотрел на них и отпивал маленькими глотками вино, а один из его людей обмахивал повелителя маленьким веером военного образца. Правда, толку от такого опахала было
