Он широким жестом обвел просторную, роскошно убранную каюту.
— Вот, посмотри. Египет похож на гигантскую гробницу — стоит задержаться здесь, и начинаешь превращаться в мумию. Это страна мертвых, недаром более всего она славится не дворцами и не храмами, а могилами.
— Может быть, и я тоже мумия? — вырвались у меня возмущенные слова. — Или Александрия, всемирно известная колыбель наук, искусств и наслаждений жизни, — гробница?
Цезарь рассмеялся.
— Александрия, как всем известно, не Египет. Но даже она кажется удаленной от обычной жизни — может быть, как раз из-за цивилизованности и богатства.
На этом разговор завершился. Было ясно, что Цезарь готов уехать. Мир на двоих оказался для него тесен, и он рвался на волю.
В ту ночь в нашей спальне он казался задумчивым, почти печальным. Сознавая, что все подошло к концу, он долго смотрел на свою чашу с вином (что нехарактерно для него), а потом осушил ее до дна. Это немного смягчило его суровые черты, но пальцы все еще нервно пробегали по ободку сосуда поверх узорной гравировки.
— Давным-давно я сказал тебе, что избегаю вина, потому что оно вызывает у меня странные симптомы. После той ночи в пустыне ты знаешь, каковы они. Но сегодня мне все равно.
Я обняла его и спросила:
— Что ты будешь делать? То есть когда ты отбудешь?
— Скоро, — ответил он. — Через несколько дней.
— Несколько дней? А ты не можешь подождать рождения нашего ребенка? Осталось несколько недель.
— У меня нет этих недель! — отрезал Цезарь, и я поняла, что возражать бесполезно.
— Понятно.
Донашивать и рожать мне предстояло одной, но спорить с Цезарем не имело смысла, и я лишь старалась не выдать своих чувств. Зачем раздражать его понапрасну? Однако это далось мне нелегко. Я с трудом сдерживалась, чтобы не спросить: неужели и свадьба, и наше дитя ничего для него не значат?
— И вот еще что… — промолвил он, продолжая вертеть в руках чашу.
— Я слушаю. — Сердце мое подскочило.
— Ты должна выйти замуж за младшего Птолемея до моего отъезда. Ты не можешь править одна и формально должна состоять в браке.
— Я уже состою в браке! — вырвалось у меня. — Всем объявлено и о нашем сочетании, и о скором рождении…
— В мистическом смысле, — снисходительно рассмеялся Цезарь. — Для Мемфиса с Фивами эти таинства и воплощения подойдут, но Александрию населяют в основном греки, рационалисты и скептики. Им такую историю не скормишь, они над ней посмеются. А власть не может позволить себе выглядеть смешной, ибо это означает потерю страха и уважения. Кроме того, если у тебя не будет официального мужа, сюда потянутся иностранные царевичи, что нежелательно.
— Для меня или для них?
— Для нас с тобой, — ответил он. — Надеюсь, тебе их знаки внимания не нужны. Признаюсь, что сама мысль о них меня… огорчает.
Он поднялся, поставил чашу и заключил меня в объятия.
— Честно скажу: мысль о том, что ты разделишь ложе с другим мужчиной, для меня невыносима. Раньше со мной такого не бывало. Я махнул рукой на связь Помпеи с Клодием, и, откровенно говоря, меня бы совершенно не задело, если бы Кальпурния во время моего отсутствия завалилась в постель с самим Цицероном. Но ты… Ни о каких царевичах из Сирии не может быть и речи. Я этого не вынесу.
— Выходит, я должна хранить себя для тебя, подобно мумии, которых, по твоим словам, полно в Египте. Ты хочешь, чтобы я ждала. Но чего?
— Моего зова. Как только минует опасность, я вызову тебя в Рим.
— Это может продлиться годы! — воскликнула я, неожиданно осознав всю глубину разверзшегося передо мной ужаса.
Связать свою судьбу с Цезарем действительно означало обратить себя в мумию: все радости жизни становятся запретными.
— То, что ты мне предлагаешь, не похоже на жизнь!
— Доверься мне. Очень скоро все может измениться.
Для обычного человека его тон был бы близок к мольбе. Но разве Цезарь способен умолять?
— Как? Законы Рима известны, и ты тоже такой, какой есть.
— Доверься мне, — повторил он, и на сей раз в его голосе явственно звучала мольба. — Никогда прежде я встречал такой женщины, как ты. Женщины, способной стать мне не только любовницей, но и соратницей. У тебя мой дух, моя отвага, моя натура игрока, мое стремление к приключениям. Подожди, и ты увидишь, что я сумею сделать.
— Подождать и увидеть, — пробормотала я. — А если все останется по-прежнему?
— Ради нашего будущего и будущего нашего ребенка я сделаю все, что в человеческих силах. Но я должен знать, что ты доверяешь мне и будешь ждать.
— У меня нет выбора, — сказала я, помолчав. — Мое сердце желает верить тебе, хотя разум остерегает против этого.
— Поскольку ты очень молода, — сказал он, — их голоса звучат с равной силой. А в моем возрасте удивительно, если сердце вообще подает голос.
Через два дня мы вернулись в Александрию. Издалека город казался столь же совершенным, как всегда, но когда мы сошли на берег и двинулись по улицам в носилках, я увидела повсюду груды мусора и обугленные балки. Множество зданий требовали ремонта. Война обошлась Александрии очень дорого, но если это цена моего возвращения на трон, пусть будет так.
По прибытии во дворец я стала все чаще ловить на себе откровенно любопытные взгляды, ведь за время моего путешествия беременность стала очевидной. Следовало ли и здесь, как в Мемфисе и Фивах, объявить о предстоящем рождении отпрыска божественного союза или лучше воздержаться от объяснений? Цезарь прав: таких утонченных скептиков, как греки из Александрии, мистика способна лишь насмешить. Кто-кто, а они и без оглашений догадаются, чье дитя я ношу.
Подумав об этом, я неожиданно покраснела. Я знала, что их изощренное воображение вряд ли способно нарисовать правдивую картину того, как мы зачали нашего ребенка. Кому придет в голову, что старый римский солдат, столь воздержанный во всем остальном, окажется изобретательным и неутомимым любовником? И ведь именно таким, изобретательным и неутомимым, он проявил себя на военном поприще.
Я с печалью покидала судно, ставшее на время нашим миром, но на берегу меня поджидали не только огорчения. Я с радостью снова увидела Мардиана и Олимпия, встречавших нас во главе свиты, а во дворце меня приветствовали Хармиона и Ирас!
Обрадованная и растроганная, я заключила их в объятия.
Они наперебой стали рассказывать о том, как убирали дворец к нашему возвращению.
— Теперь война закончилась, и торговля ожила, в Египет снова потекли товары. У нас есть новые шелковые занавеси для кровати, свежие благовония из Аравии, дивное вино, розы из Кирены — красные и белые…
И верно, мои покои благоухали.
— Спасибо за заботу, — искренне поблагодарила я. — Надеюсь, вы не обошли вниманием и личные покои Цезаря?
— Я подготовила для него рабочий стол, — ответила Хармиона. — Его дожидаются целые горы документов.
Я вздохнула, понимая, что новые шелка и розы он, скорее всего, не заметит. Вот депеши — это совсем другое дело.
