Я ждала, что Олимпий станет укорять меня — такой привилегией он обладал как друг детства, как врач и как человек незапятнанной честности. И верно: едва он вошел в комнату, как на его худощавом ястребином лице появилось хмурое выражение.
— Приветствую, — буркнул он и без перехода добавил: — Что, другого света здесь нет? — Олимпий указал на напольный светильник с пятью горящими фитилями.
— Можно зажечь и остальные, — сказала я, благо в помещении имелось еще несколько бронзовых настольных ламп, наполненных маслом. — Я не знаю, что именно тебе нужно видеть.
— Я отлично вижу главное! — Он указал на мой живот. — О дорогая Клеопатра, зачем ты это сделала? Я же научил тебя предохраняться! Дал снадобье и подробно рассказал, как им пользоваться.
— Снадобье твое я взяла с собой, но не могла же я принять его, когда меня завернули в ковер.
— Конечно нет, но ты вполне могла сделать это потом. Ведь не отправилась же ты из ковра прямо к нему в постель.
Он выдержал паузу, ожидая подтверждения своих слов, а когда его не последовало, издал стон. Что свидетельствовало о глубоком потрясении, так как обычно Олимпий прекрасно владел собой.
— Я не жду сочувствия. Ты не одобрял меня с самого начала, — сказала я.
Он фыркнул.
— Даже если так, сразу после… после того, что произошло… ты могла принять надлежащие меры! Ты бы успела! В конце концов, он не Зевс, которому достаточно посетить смертную женщину один раз, чтобы она понесла.
Я не удержалась от смеха.
— Друг мой, хоть я и не рассчитываю на твое одобрение, но должна сообщить тебе: я вполне довольна тем, что случилось. Лучше сказать, я
Олимпий снова хмыкнул.
— Пожалуйста, избавь меня от подробностей. Мне они неприятны.
— Просто он тебе не нравится.
— Да. И никогда не понравится.
— Честный ответ.
— Я рад, что ты оценила. Теперь… что бы ты хотела знать? Сдается мне, тебе не нужны мои советы!
— Ты обучался у лучших врачей Александрии, твои познания безупречны. Можешь ты узнать заранее день родов?
— Нет. Только приблизительно. Точная дата зависит от многих условий.
Он подошел ко мне, мягко положил руку на мой живот и стал осторожно прощупывать его со всех сторон.
— Когда ты в первый раз почувствовала, что он шевелится? Обычно роды происходят примерно сто пятьдесят дней спустя после этого.
Я помнила точно. Это произошло, когда огромный камень, выпущенный из катапульты, перелетел через стену и с жутким звуком угодил в колодец. Тогда я почувствовала толчок в животе и сначала решила, что это от испуга. Но когда толчок повторился несколько часов спустя, уже в тишине, стало ясно, что дело в другом. Это было как раз перед получением известия по появлении Митридата на восточных рубежах страны.
— В конце февраля, — сказала я.
— Значит, он появится в конце квинтилия, в следующем месяце.
— Квинтилий! В том же месяце родился и сам Цезарь! Какое благоприятное предзнаменование!
— Надо думать, великий полководец обрадуется, — пробормотал Олимпий без малейшего энтузиазма.
— Конечно, он будет в восторге, — ответила я без малейшего сомнения. — Выходит, у меня еще примерно тридцать дней? Думаю, времени довольно, чтобы подготовиться как следует. Надеюсь, ты найдешь для меня хороших повитух? Только не невежественных старух с предрассудками, а толковых молодых женщин, знающих свое дело.
— А как насчет женщин из твоей свиты?
— Ну они, конечно, останутся при мне до конца, но тут нужны женщины с опытом, а не девственницы вроде Хармионы и Ирас.
Олимпий выкатил глаза.
— Хармиона — девственница? Ее голос… по сравнению с ним даже голос Елены Троянской показался бы унылым.
Да, ее голос звучал чувственно и соблазнительно.
— Насчет голоса ты прав. Тем не менее она еще невинна.
— Если и так, то ненадолго. Да и едва ли, если служанка следует примеру госпожи.
— А даже если и следует, что с того? Разве закон требует, чтобы при царице непременно состояла девственница? У нас здесь не Рим, весталок нет.
— Да, мы греки, а жители Востока более реалистичны. Только римляне могут придавать девственности такое значение, что обязывают весталок охранять ее под страхом смерти. При этом они выбирают себе такого вождя, как Юлий Цезарь! Мне понравилось, как при разводе со своей третьей женой Помпеей он сказал: «Жена Цезаря вне подозрений». Как насчет жен его друзей, которым он уделял внимание всякий раз, когда бывал в Риме?
— Думаю, тебе следует остановиться, пока ты не сболтнул лишнего. Ведь сказанного не вернешь.
Значит, Цезарю суждено встать между нами! Знакомая история. Правители всегда утверждают, будто хотят, чтобы друзья относились к ним по-дружески, но они готовы выслушивать лишь то, что им нравится. В противном случае мгновенно вспоминают о своем сане.
— Дело не в моем сане, а в естественном нежелании женщины внимать злословию про отца ее ребенка. Я не хочу унижать его, выслушивая эти слова, или себя, размышляя об этом, или тебя, позволяя тебе говорить в таком тоне.
— Ага, значит, ты хочешь замалчивать истину? — с вызовом спросил он.
— Нет, но и выпячивать ее тоже не хочу. Олимпий, поверь, я ценю твою дружбу и считаю, что иметь такого друга — благословение для правительницы. Однако ведь ты не думаешь, будто открыл мне нечто новое? Я и без тебя знаю, что у Цезаря… было много женщин. Насчет его прошлого я не обольщаюсь, но терзаться по этому поводу не вижу смысла. Меня интересует наше будущее, а не былое.
— Будущее вырастает из прошлого, и прошлое позволяет его предвидеть, — упрямо проворчал он.
— Не всегда, — возразила я. — Я смотрю в грядущее с надеждой и ожидаю лучшего.
На следующее утро, очень рано, я подготовилась к посещению великого святилища Исиды у холма Серапиона. Явиться к ней я решила как обычная просительница, ибо Исида — защитница всех женщин, а я искала ее благословения и помощи именно как женщина, а не как царица. Ведь рожать мне предстоит так же, как и всем, и мой ребенок появится на свет тем же способом, что у любой из моих подданных. Я любила мужчину, который подвергал себя опасности в дальних краях, но разве это не роднило меня с женой каждого солдата или моряка? Вот почему, о Исида, моя мать, я пришла к тебе за помощью и надеждой, как самая покорная из паломниц.
Не желая быть узнанной, я облачилась в скромное темно-синее полотно. Просторный плащ скрывал фигуру, на голову надвинут капюшон, на лицо опущена вуаль. В руках я держала круглый каменный сосуд с козьим молоком — ритуальное подношение богине.
Солнце только поднималось, когда я сошла с носилок у подножия холма Серапиона и медленно поднялась по ступенькам. Подъем в моем положении дался нелегко, я запыхалась, но когда добралась до вершины холма, меня вознаградил великолепный вид утреннего моря и всей Александрии, сияющей золотом в рассветных лучах. За мной на почтительном расстоянии шла Ирас.
Я надеялась, что успела вовремя. Врата храма уже открыли, и я, вдыхая густую сладость благовоний,
