погибшей женщины. Зато в своем рассказе о брате Юджинии Дэвис, о майоре Теде Уайли, о Гидеоне Дэвисе, о Дж. В. Пичли, который также был известен под именем Джеймс Пичфорд, и о бывшем муже Юджинии он не забыл ни одной подробности.
— Вольф вышла из тюрьмы, — сообщил Линли. — Ее освободили двенадцать недель назад. Дэвис ее не видел, но это не значит, что сама Вольф его не видела. На суде Юджиния свидетельствовала против нее.
— Как и почти все остальные, связанные с тем делом. От показаний Юджинии зависело не больше, чем от других, Томми.
— Да. Что ж. Мне кажется, что все, кто имел отношение к тому делу, должны проявлять бдительность, пока мы не разберемся с убийством Юджинии Дэвис.
— Ты считаешь это преследованием?
— Такой вариант нельзя не рассматривать.
— Но не может же Вольф преследовать всех?
— Как я уже говорил, мне просто кажется, что всем не помешает быть немного внимательнее, сэр. Кстати, мне звонил Уинстон. Он следил сегодня за Вольф, и она привела его к дому в Уондсуорте. Выглядело все как свидание. У этой Вольф есть кое-что в рукаве.
Уэбберли ожидал, что Линли от свиданий, то есть неверности, Кати Вольф сделает логический переход к его, Уэбберли, супружеской неверности. Но вместо этого инспектор сказал:
— Сейчас мы проверяем ее электронную почту и посещаемые ею сайты. Одним из последних — в день смерти — она получила одно странное сообщение и прочитала его, поскольку нашли мы его в «корзине». Подписано оно было «Jete», и этот человек просил ее о встрече. Я бы даже сказал, умолял. «После всего, что случилось» — так там было написано.
— Ты говоришь, это было электронное сообщение?
— Да. — Линли помолчал на том конце провода, прежде чем продолжить: — Технический прогресс движется слишком быстро, и я не поспеваю за ним, сэр. С компьютером разбирался Саймон. Он и дал мне всю информацию по переписке и сайтам, которые посещала Юджиния Дэвис.
— Саймон? Какое отношение Сент-Джеймс имеет к ее компьютеру? Черт побери, Томми, нужно было отнести машину прямо…
— Да-да, я знаю. Но я хотел проверить… — Он снова помолчал, прежде чем решиться сказать, что хотел, напрямую: — Это непростой вопрос, сэр, но у меня нет выбора. У вас дома имеется компьютер?
— У Рэнди есть ноутбук.
— Вы им пользуетесь?
— Когда она привозит его с собой. Но обычно она оставляет его в Кембридже. А в чем дело?
— Я думаю, вы сами знаете.
— Вы подозреваете, что Jete — это я?
— «После всего, что случилось». Нет, скорее мы хотели исключить этого Jete из списка подозреваемых, если бы им оказались вы. Убить ее вы не могли…
— Бога ради…
— Извините. Но это должно быть сказано. Вы не могли ее убить, потому были у себя в доме на глазах двух дюжин гостей, в компании с которыми отмечали юбилей своей семейной жизни. Так что если Jete — это вы, сэр, то я хотел бы знать об этом, чтобы не тратить время на его идентификацию.
— Или ее, Томми. «После всего, что случилось». Это могла быть и Вольф.
— Могла. Но это не вы, сэр?
— Нет, не я.
— Спасибо. Это все, что мне нужно было узнать у вас, сэр.
— Ты быстро добрался до нас. До меня и Юджинии.
— Это не я. Это Хейверс.
— Хейверс? Какого дьявола…
— Юджиния сохранила ваши письма. Они лежали в комоде в ее спальне. Барбара нашла их.
— А где они сейчас? Вы передали их Личу?
— Не думаю, что эти письма имеют отношение к делу. Или я не прав, сэр? Ведь если прислушаться к здравому смыслу, я не должен отбрасывать возможность того, что Юджиния Дэвис хотела рассказать Теду Уайли о вас.
— Если она хотела рассказать Уайли обо мне, то только для того, чтобы признаться в былых прегрешениях, перед тем как двигаться по жизни дальше.
— Вы считаете, что это было в ее характере, сэр?
— О да, — вздохнул Уэбберли. — Абсолютно в ее характере. Ее воспитывали иначе, но взрослые годы она прожила в католической вере, которой присущи глубочайшее чувство вины и покаяния. Ими был окрашен ее образ жизни в Хенли, и ими, несомненно, были бы окрашены ее взгляды на любые перспективы в будущем. Он был уверен в этом.
Что-то уперлось в его руку. Уэбберли глянул вниз и увидел, что Альф сполз со своей потрепанной подстилки у плиты, приковылял к нему и уткнулся мордой в руку хозяина, вероятно, почуяв, что тому нужна сейчас собачья поддержка. Появление пса напомнило Уэбберли, что им давно уже пора совершить вечернюю прогулку перед сном.
Он поднялся на второй этаж проверить, как дела у Фрэнсис. Уэбберли чувствовал себя виноватым перед ней за то, что последние сорок восемь часов провел, отдавшись другой женщине умом и душой, если не телом. Жена спала в их двуспальной кровати, тихо похрапывая. Он постоял, глядя на нее. Сон разгладил тревожные морщины на лице Фрэнсис, и хотя молодости это ей не вернуло, зато придало ей беззащитный вид, отчего у Уэбберли всегда сжималось сердце. Сколько раз за прошедшие годы он делал это — стоял в изножье кровати над спящей женой и поражался, как они пришли к этому, как они умудрились так долго закрывать на это глаза? День за днем складывались в недели, недели быстро превращались в месяцы, а ни он, ни она так ни разу и не попытались понять, о чем тоскует каждый из них, оставшись один, что заставляет их петь в цепях, подняв лицо к небу, стоит им остаться одним. Но Уэбберли получил ответ на этот вопрос — по крайней мере в том, что касалось его, — стоило ему лишь взглянуть на плотно задернутые занавески, за которыми были закрыты все до единой форточки, и на деревянную дубинку, лежащую у кровати в качестве дополнительного средства защиты в те ночи, когда мужа нет дома.
Они оба боялись с самого начала. Просто страхи Фрэнсис приняли форму, более очевидную для стороннего наблюдателя. Ее фобии распространили свое влияние и на него, требуя — безмолвно, но красноречиво — его постоянного присутствия в ее жизни. Его же собственные страхи привязали его к жене; его ужасало, что ему придется сделать больше, чем то, что он уже совершил.
Негромкое поскуливание на первом этаже вернуло Уэбберли к реальности. Он натянул одеяло на открывшееся правое плечо Фрэнсис, прошептал: «Спи спокойно, милая» — и вышел из спальни.
У входной двери его терпеливо поджидал Альфи, усевшись на задние лапы. Как только Уэбберли прошагал от лестницы в кухню за своей курткой и собачьим поводком, пес подскочил и закружил по прихожей в предвкушении. Он подпрыгивал, когда Уэбберли вернулся и пристегнул поводок к ошейнику.
Сегодня вечером Уэбберли намеревался вывести Альфи ненадолго: один кружок по их обычному маршруту — до конца Палгрейв-роуд, оттуда на Стамфорд-Брук-роуд и обратно на Палгрейв через Хартсвуд-роуд. Он устал и не чувствовал в себе сил для относительно продолжительной прогулки до Пребенд-гарденс. В душе он понимал, что собака заслуживала большего — она была воплощенным терпением и преданностью, а все, что требовалось взамен, — это еда, вода и возможность дважды в день всласть побегать по газонам и кустам. В принципе для Уэбберли это не представляло трудности, но сегодня вечером далеко идти не хотелось.
— Завтра погуляем подольше, Альф, — пообещал он псу.
На углу Стамфорд-Брук-роуд было оживленно, автобусы и машины мчались по всем направлениям, хотя их было не так много, как в дневные часы. Альф послушно, как его учили, сел на обочине, и, когда Уэбберли, вместо того чтобы перейти дорогу к садику, повернул налево, пес не двинулся с места. Он переводил блестящие глаза с хозяина на темную массу деревьев, кустов и лужаек на другой стороне улицы и часто бил хвостом об асфальт.
— Завтра, Альф, — сказал ему Уэбберли. — Завтра погуляем в два раза больше, чем всегда. Обещаю
