Амстердам, и я решила, что куплю там что-нибудь. Это было бы здорово. Не вполне надежно, но все-таки шанс. Подбросить можно было что угодно: оружие, взрывчатку. Короче, мне было все равно — что. Я знала одно: если смотреть в оба, то случай обязательно подвернется. А когда мы приехали в Ле-Репозуар и он показал мне… в общем, то, что он показал… Мраморное лицо над лучом света исказила мрачная улыбка.
— Я поняла: это то, что надо, — сказала она. — Жалко было проходить мимо.
— Чероки показал тебе картину?
— А, — сказала Чайна, — ты и это знаешь. Пари держу, ты и твой чудо-муж Саймон вместе пронюхали. Нет, Дебс, просчиталась. Чероки и знать не знал, что везет. И я не знала. Пока Ги мне не показал. «Приходи ко мне в кабинет, выпьем по стаканчику на сон грядущей, моя прелесть. Я покажу тебе то, что наверняка поразит тебя сильнее всего, что я показывал тебе до сих пор, и о чем говорил, и что делал, пытаясь залезть тебе в трусы, потому что именно этого я хочу, и ты не прочь, я же вижу. Но даже если нет, то попытка — не пытка, ведь я богат, а ты нет, а богатым парням не надо делать ничего, чтобы добиться всего у женщин, достаточно просто быть богатыми». Ну, ты-то это знаешь, Дебс, кому и знать, как не тебе. Только на этот раз речь шла не о пятидесяти долларах и доске, да и плата пошла не моему братцу на карман. Я убивала не двух зайцев, а целую дюжину. Поэтому я трахнула его прямо здесь, как только он показал мне это место, ведь он за этим и привел меня сюда, поэтому называл меня своим особым другом — олух, — за этим зажег свечи, похлопал по кровати и сказал: «Как тебе нравится мое убежище? Шепни мне, что ты думаешь. Подойди ближе. Дай мне тебя потрогать. Я могу заставить тебя чувствовать, и ты можешь заставить меня чувствовать, и свет так нежно гладит нам кожу, ведь правда, и золотит нас там, где мы больше всего хотим, чтобы нас трогали. Вот здесь и еще вот тут… Господи, по-моему, ты все-таки та самая, моя дорогая». И тогда я сделала это с ним, Дебора, и, можешь мне поверить, ему понравилось, так же как нравилось Мэтту, и сюда же я принесла картину, которую украла у него в ночь перед убийством.
— О боже, — сказала Дебора.
— Боже тут совершенно ни при чем. Ни тогда. Ни сейчас. И вообще никогда. К моей жизни он не имеет никакого отношения. К твоей, может, и имеет, а к моей нет. Хотя, знаешь, это ведь нечестно. С самого начала было нечестно. Потому что я ничем не хуже тебя и любого другого человека, и я не заслужила той гадости, которую получила.
— Значит, это ты взяла картину? Ты знаешь, что это?
— Газеты-то я читаю, — усмехнулась Чайна. — В Южной Калифорнии они так себе, а в Санта- Барбаре и того хуже. Но громкие истории они печатают. Да. Громкие истории они не забывают.
— И что ты собиралась с ней делать?
— Я не знала. Решила подумать об этом после. Оставила эту задачу на закуску, как самую вкусную часть пирога. Я знала, где она лежит в кабинете. Он не очень-то старался ее спрятать. Вот я ее и взяла. Положила в тайник. И решила, что вернусь за ней позже. Я знала, что здесь с ней ничего не случится.
— Но ведь кто угодно мог войти сюда и увидеть, — возразила Дебора. — Для этого нужно было только пробраться в дольмен, ведь всякий, кто не знает комбинации, может просто сломать дужку замка. А потом зайти, посветить фонарем, увидеть картину и…
— Как?
— Да так: обойди алтарь и сразу увидишь. Она же бросалась в глаза.
— Ты там ее нашла?
— Не я. Пол… друг Ги Бруара… Тот мальчик…
— А-а, — сказала Чайна. — Так значит, это его я должна благодарить.
— За что?
— За этот подарок.
И Чайна вытащила на свет руку, в которой не было фонаря. Зато Дебора увидела в ней объект, по форме похожий на небольшой ананас. Одними губами она произнесла: «Что это?», в то время как в мозгу уже сложилась догадка.
За стенами дольмена Ле Галле сказал Сент-Джеймсу:
— Даю ей еще пару минут. И все.
Тот все еще пытался свыкнуться с тем фактом, что именно Чайна Ривер, а не ее брат оказалась у дольмена. Хотя он и говорил Деборе, что преступник — один из Риверов, поскольку только это объясняло все: от кольца, найденного на пляже, до флакона в поле, — сам он почти сразу пришел к выводу, что это брат. А признаться в этом, даже самому себе, у него не хватало сил. И дело было не в том, что убийство ассоциировалось у него больше с мужчинами, чем с женщинами. Дело было в том, что на уровне подсознания, исследовать которое ему совсем не хотелось, он жаждал, чтобы этот американец убрался из его жизни, жаждал с тех самых пор, как тот, здоровый и веселый, возник на пороге их лондонского дома и стал звать его жену Дебс.
Вот почему он не сразу отреагировал на слова Ле Галле. Он был слишком занят, пытаясь найти какую-нибудь логическую увертку, которая позволила бы ему не признаваться в собственной ошибке и презренной слабости.
— Сомаре, — продолжал тем временем Ле Галле. — Приготовься к броску. Остальные…
— Она ее приведет, — сказал Сент-Джеймс — Они же подруги. Та послушает Дебору. И она ее приведет. Другого выхода у нее нет.
— А у меня нет желания рисковать, — ответил Ле Галле.
Граната выглядела древней. Даже издалека Дебора видела, что ее всю проела ржа и облепила грязь. Граната походила на артефакт времен Второй мировой и потому казалась совсем не страшной. Разве такие штуки взрываются?
Чайна, словно прочитав ее мысли, сказала:
— Но ведь ты не знаешь наверняка, правда? И я тоже. Расскажи мне, как они все устроили, Дебс.
— Что устроили?
— Я. Здесь. С тобой. Они бы не привели тебя сюда, если бы не знали. Какой смысл?
— Я не знаю. Я же говорила тебе. Я пошла за Саймоном. Мы обедали, и вдруг появилась полиция. Саймон сказал…
— Не ври мне, ладно? Они наверняка нашли флакон из-под опия, иначе не пришли бы за Чероки. Они решили, что остальные улики подбросил он, чтобы все поверили, будто это я, ведь какой мне смысл подбрасывать улики против самой себя, надеясь только на флакон, который неизвестно еще, найдут или нет. Но они его нашли. А что было дальше?
— Я ничего не знаю про флакон, — сказала Дебора. — И про опий тоже.
— Ой, только не надо. Все ты знаешь. Пай-девочку разыгрываешь? Саймон от тебя ничего важного не утаит. Так что давай выкладывай, Дебс.
— Я все рассказала. Я не знаю того, что знают они. Саймон не говорил мне. И не скажет.
— Значит, не доверяет, да?
— Видимо, нет.
Признание заставило Дебору вздрогнуть, как от неожиданного шлепка, нанесенного родительской ладонью. Флакон с опием. Он не доверял ей.
— Нам надо идти, — сказала она. — Они ждут. Они войдут сюда, если мы не…
— Нет, — сказала Чайна.
— Что — нет?
— Я не буду сидеть. Не пойду под суд. Или как это у них тут называется. Я выхожу из игры.
— Но как… Чайна, тебе некуда идти. Ты же не можешь сбежать с острова. Они, наверное, уже перекрыли… Это невозможно.
— Ты неправильно понимаешь, — сказала Чайна. — Выйти из игры не значит сбежать с острова. Выйти — значит выйти. Вместе с тобой. Подруги — так до самого конца.
Она осторожно положила фонарик и начала возиться с чекой гранаты. Себе под нос она
