Маджида произнесла: «Постарайся приходить вовремя, Ванесса. Помоги детям с аппликациями, пожалуйста. Поговорим после закрытия».
Противостояние Джоэла и Нила Уатта оказалось обоюдоострым мечом. Во-первых, образ Нила постоянно маячил перед Джоэлом. Во-вторых, Джоэл стал больше писать. Он никогда не думал, что такое множество слов может родить такое множество стихов. Наиболее странным являлось то, что слова, приходившие ему в голову, были самыми обычными и вроде совсем не годились для поэзии. Такие слова, как «мост», «колени», «плыть», «обида», заставляли Джоэла хвататься за блокнот. Он делал это так часто, что Кендра заинтересовалась, почему он все время сидит, уткнувшись носом в записи. Она решила, что Джоэл строчит письма, и осведомилась — уж не матери ли он пишет. Когда он пояснил, что это стихи, Кендра, вообразив, что лирика любовная и мальчик влюбился, стала поддразнивать Джоэла. В этой ее реакции была подоплека, которую даже Джоэл — несмотря на поглощенность творчеством — не мог не заметить. Он понимающе спросил: «Ты видалась с Диксом, тетя Кен?» — на что та ответила: «Не видалась, а виделась» — и разговор перешел с роли любви в жизни человека на роль правильного английского.
Кендра убеждала себя, что у них с Диксом не любовь, ведь их разделяет пропасть чуть не в двадцать лет, и хорошо, что они расстались: теперь можно заняться серьезными делами. Но в отличие от головы сердце отказывалось этому верить. Сердце есть сердце. Со временем Кендра остановилась на фразе: «Это была страсть», что звучало правдоподобно.
Поскольку Кендра была поглощена своими мыслями, а Джоэл — стихами, только Тоби мог бы заметить перемены, произошедшие в Несс. Девушка продолжала делать то, к чему ее приговорил суд, но уже, как ни странно, без возмущения. Однако Тоби по-прежнему тешился лавовой лампой, смотрел телевизор и хранил тайну о войне между Джоэлом и Нилом Уаттом.
Тоби молчал по просьбе брата. Свои синяки и царапины Джоэл объяснил тетке тем, что попросил у кого-то скейтборд и катался на нем. Версия совершенно дурацкая, потому как он даже стоять на скейтборде не мог, но тетка вроде поверила и посоветовала пользоваться защитным шлемом.
Джоэл тут же ухватился за слово «защитный» и начал сочинять очередное стихотворение. Записав его, мальчик положил лист в чемодан, стоявший в изголовье его кровати. Прежде чем закрыть крышку, он пересчитал, сколько произведений у него накопилось, и с удивлением обнаружил — целых двадцать семь. В голове у Джоэла возник закономерный вопрос: что с ними делать?
Он продолжал бывать на «Побеждай словом, а не оружием», но не выходил к микрофону и больше не участвовал в конкурсе «Буриме». Джоэл наблюдал и слушал, впитывая, как губка, замечания по поводу выступлений, которыми обменивались участники.
Айвен Везеролл не обращал на Джоэла особого внимания. Он неизменно здоровался и говорил, что рад видеть его на мероприятии, интересовался, сочиняет ли он. Джоэл опускал голову, стесняясь ответить «Да». Айвен не понимал такого поведения и только повторял: «У тебя есть талант, мой друг. Не закопай его». Айвен радовался, что популярность его поэтических вечеров растет. Помимо сценарного кружка он начал вести в Паддингтонском центре искусств кружок поэтический, но у Джоэла и мысли не было туда ходить. Он не мог представить, как можно заставить себя писать. Для него творческий процесс означал совсем другое.
У Джоэла набралось тридцать пять стихотворений, когда он решил, что настало время показать что- нибудь Айвену. Он отобрал четыре самых любимых и в тот день, когда нужно было вести Тоби в Учебный центр, заранее вышел из дому.
Джоэл застал Айвена дома; тот в белых перчатках занимался часами. На этот раз он не собирал их, а чистил, поскольку, как он пояснил, механизм взял моду бить не каждые полчаса, а когда вздумается.
— Совершенно неприемлемое поведение, когда речь идет о часах, — посетовал Айвен.
Они вошли в маленькую гостиную. На столике под окном на белом полотенце были аккуратно разложены часовые детали, маленькая масленка, пинцет и крошечные отвертки. Айвен указал Джоэлу на кресло возле камина, в котором когда-то жгли уголь; теперь же в нише за решеткой стоял электрокамин.
— Крайне утомительная работа. Хорошо, что ты пришел, это меня развлечет.
Сначала Джоэл подумал, что Айвен имеет в виду принесенные им стихотворения, и полез в карман за листками, удивленный такой проницательностью. Однако Айвен снова подсел за стол к своим часам. Он взял веточку мяты, засунул в рот и начал рассказывать о художественной выставке на южном берегу Темзы.
— Это было нечто непревзойденное, — говорил он.
Так, один экспонат представлял собой мочу в пластиковой бутылочке, за подписью автора, другой — бутылку воды на полке, висевшей высоко на стене. На табличке под полкой было написано: «Дубовое дерево».
— Еще там была целая комната, — продолжал Айвен, — посвященная озлобленной лесбиянке, которая самовыражается через диваны. Не вполне ясно, какой смысл она в них вкладывает, но сидеть на ее мебели ужасно неудобно. Наверное, так она мстит человечеству. Ты любишь искусство, Джоэл?
Айвен так неожиданно завершил свою болтовню вопросом, что Джоэл не сразу откликнулся, к тому же он не думал, что его мнением всерьез интересуются. Но Айвен оторвался от своих часов и посмотрел на Джоэла так по-дружески, что Джоэл выдал первое, пришедшее в голову:
— Кэл здорово рисует. Я видел его работу.
Айвен наморщил лоб, потом поднял палец.
— А, Кэлвин Хэнкок. Правая рука Стэнли. Да. Есть в нем что-то, ты прав. К сожалению, он совсем не учился, и что еще хуже, не хочет учиться. Самородок, большой необработанный талант. Значит, у тебя есть чутье. А как насчет остальных? Ты посещал какую-нибудь большую галерею?
Джоэл не посещал, но признаваться в этом не хотел. Врать тоже было неудобно, поэтому он пробормотал:
— Папа однажды водил нас на Трафальгар-сквер.
— Ага. В Национальную галерею. И что ты о ней думаешь? Немного скучновато? Или там было что-то интересное?
Джоэл теребил нитку на футболке. Он знал, что на Трафальгар-сквер есть какой-то музей, но они ходили на площадь смотреть на огромные стаи голубей. Они сидели на бортике фонтана и наблюдали за птицами; Тоби еще захотел вскарабкаться на льва, расположенного у основания высокой колонны в центре площади. Уличный музыкант играл на аккордеоне, девушка, выкрашенная золотой краской, стояла неподвижно, изображая статую. За это ей кидали монетки. Папа купил у мороженщика сахарные рожки, но они сразу растаяли, потому что день был жарким. Мороженое текло у Тоби по футболке и по рукам. Папа намочил носовой платок в фонтане и отмыл Тоби, когда тот доел рожок.
Давно Джоэл не вспоминал об этом. От этой картины у него защипало глаза.
— Да, если бы мы знали, как карты лягут, мы бы заранее продумали свой ход, — ни с того ни с сего произнес Айвен. — Но дьявольская игра в том и заключается, что мы этого не знаем. Жизнь застает нас врасплох, часто со спущенными штанами.
Джоэл не совсем уловил мысль Айвена, но не стал вдаваться в подробности, поскольку суть прекрасно понял. Одно мгновение сменяется другим. Вот они идут забирать Несс с урока танцев; ладошка Тоби в отцовской руке; Джоэл отстает на тридцать секунд — возле магазина распродаж в контейнере на улице лежат футбольные мячи. Он рассматривает их и даже не сразу понимает, что это за четыре хлопка, за которыми — громкий крик.
— Я вот что принес. — Повинуясь внезапному порыву, Джоэл вынул из кармана листки и протянул Айвену.
Тот взял их. Слава богу, он больше не говорил о картах и об их раскладе. Айвен положил листки на полотенце и склонился над ними так же, как склонялся над часами. Он молча читал, пережевывая мяту. Он по очереди изучал строчки. У Джоэла зачесались лодыжки; казалось, часы стали тикать громче обычного. Джоэл думал: «Какой же я дурак, что принес свои стишки. Идиот, кретин, тупица. Просто сдохнуть можно».
Наконец Айвен повернулся к мальчику.
— Величайший грех, — начал Айвен, — растратить свой дар напрасно, зная, что он у тебя есть. Проблема в том, что большинство людей не подозревают о своем богатстве. Они судят по внешним
