— Бедняга.
— Если мы сейчас отступим, получится, что его смерть напрасна, — наседала я, не позволяя Антонию поддаться отчаянию.
— Значит, для искупления его смерти потребуются новые жертвы?.. Ну, где же они? — Он нетерпеливо ждал приглашенных командиров. — Уже поздно. А я устал.
Он потянулся за чашей вина.
Тянулись бесконечные минуты, и Антоний уже осушил вторую чашу, когда появился Соссий с выражением крайней озабоченности на обычно невозмутимом лице.
— Я постараюсь не задерживать тебя допоздна, — сказал ему Антоний. — Вот только придет Агенобарб, и…
— Агенобарб не придет, — мрачно обронил Соссий. — Он ушел.
— К Октавиану?
Антоний даже не удивился, и эта безнадежность напугала меня больше, чем дезертирство Агенобарба.
— Хотя бы записку он передал?
Он говорил так, словно Агенобарб не смог прийти на званый обед.
— Да, император. Вот.
Дрожащей рукой Соссий протянул ему свиток. Антоний сломал печать, пробежал глазами текст и хмыкнул.
— Как настоящий моряк, он отплыл до полного отлива. Читайте.
Антоний бросил письмо на стол.
Я дала возможность прочитать Соссию, потом взяла сама. Агенобарб отплыл на лодке один, как только стемнело. Это письмо показалось мне странным: записка частного характера, никакой политики.
— Кашель его сильно одолевал? — спросила я.
— Ну… — Соссий задумался. — Пожалуй, да. Вчера вечером он очень мучился, а за обедом из-за этого почти не ел.
Может быть, он уполз умирать? И решил, примирившись перед смертью с Октавианом, упрочить положение своих наследников в Риме. Возможно…
— Вещи остались в его каюте? — неожиданно спросил Антоний.
— Да, все, — ответил Соссий. — Даже его любимый сундук с бронзовой обивкой. Так поступают только умирающие.
— Я отошлю их к нему, — заявил Антоний.
— Император! — возразил Соссий. — Должен же человек хоть чем-то заплатить за предательство!
Антоний пожал плечами.
— Может, и должен, но ведь не любимым сундуком. — Он плеснул себе еще вина. — Соссий, если хочешь отправиться за ним, уходи прямо сейчас.
— Император… — Соссий выглядел потрясенным.
— Впредь каждого, кто попытается дезертировать, будут казнить в назидание прочим. Болезнь приобретает угрожающие масштабы, и, чтобы остановить ее, придется прибегнуть к кровопусканию. — Он поднял чашу. — Но тебя, друг, я отпускаю свободно.
— Император!
— Хорошо, как хочешь. Но это была последняя возможность.
Антоний отпил огромный глоток.
Вино… о боги, что творится? Не хватает нам повторения Пергамской истории.
Я смотрела на него с опаской.
Но Антоний, как ни странно, выглядел абсолютно трезвым, словно сегодняшние потрясения сделали его невосприимчивым к вину.
— Полагаю, теперь нам придется снова обратить внимание на корабли, — перешел к делу Антоний. — В каком они состоянии?
Соссий представил краткий отчет. По его словам, годных к плаванию кораблей у нас оставалось больше, чем гребцов. К тому же люди пребывали в плачевном состоянии — как физическом, так и духовном. Телесно они истощились из-за скудной пищи (мы имели только то продовольствие, что нам доставляли на ослах по горным тропам), а на моральном состоянии пагубно сказывались бездействие, болезни и неудачная попытка вырваться из залива.
— Это смертельно опасная комбинация, император, — подытожил Соссий.
— Во имя богов, могут они просто сидеть и грести?
— Да.
— Тогда им придется грести, — мрачно заявил Антоний. — И очень скоро.
Когда от усталости и напряжения этого ужасного дня я уже теряла ясность мыслей и свет подвесной лампы расплывался перед глазами, нам доставили еще одно донесение.
Под покровом темноты Роеметалк Фракийский и римский командир Марк Юний Силан перебежали к Октавиану.
Глава 41
— Ты видела его победителем. Но нельзя узнать человека, пока не увидишь его побежденным.
Олимпий обронил это мимоходом в разговоре про одного участника состязаний колесниц — я хотела его наградить, назначив главным царским конюшим. Теперь я вспомнила слова своего друга.
«Нельзя узнать человека, пока не увидишь его побежденным».
Отчаяние Антония, его вспышки гнева и истерики, нерешительность, охватившая его после провала второй кавалерийской атаки, — все это хуже, чем само поражение. Я смотрела на своего супруга, не веря глазам. Он казался разбитым, как корабль, налетевший на скалы.
Царевич Ямвлих из Эмесы и сенатор Квинт Постум попытались бежать, но были схвачены, и Антоний в назидание прочим предал их казни. Это помогло положить конец дезертирству среди высших чинов, но мы понимали: если в бега ударятся солдаты и младшие командиры, остановить их будет невозможно. Между тем противник постоянно изводил нас оскорблениями, бранью в адрес командования и призывами к солдатам переходить на вражью сторону. Кто-то — уж не сам ли Октавиан? — додумался забросить к нам списки поэмы Горация, повествующей о нашем постыдном отступлении на море и бегстве Аминты. Должно быть, без Октавиана не обошлось, ибо поэма была адресована его близкому другу Меценату. У кого еще имелся экземпляр?
Похоже, в Риме веселились и не жалели хорошего вина.
