Селена потянулась, чтобы ухватить Цезариона пухлыми пальчиками за тунику. Он отстранился, и малышка, потеряв равновесие, шлепнулась на пол и заревела.
— Ну, что я говорил! — На лице Цезариона читалось презрение. — Один шум и беспокойство!
С этими словами он вышел из комнаты.
Олимпий подивится, как выросли мои двойняшки за время его отсутствия. Они догнали большинство сверстников по росту и весу, а золотые кудряшки придавали обоим ангельский вид, хотя это впечатление было обманчивым. Дети, особенно хорошенькие, бывают настоящими тиранами.
Вернувшийся Олимпий выглядел отдохнувшим и производил впечатление человека, довольного как путешествием, так и тем, что он снова дома. Из Афин мой врач отплыл буквально в последний момент перед закрытием навигации и задержку свою объяснил тем, что был обманут тамошним солнцем — просто не мог поверить в скорое приближение зимы.
Цезарион продекламировал свои выученные наизусть приветственные стихи по-гречески, а потом (правда, с листа и с запинкой) повторил их по-египетски.
Близнецы настолько возбудились, что принялись лихорадочно прыгать и кричать. Общий восторг передался и обезьянке Касу: она начала лазать по занавескам и прыгать со стула на стул.
— Настоящий ад, pandemonium! — воскликнул Олимпий. — Где, скажите, классический идеал умеренности и порядка? Это смахивает на Дионисии.
Он подался вперед, поцеловал меня в щеку, потом похлопал в ладоши, отметив литературные достижения Цезариона, и наконец наклонился, чтобы поближе рассмотреть близнецов.
— Ну, они расцвели, — сказал он. — Не иначе, питались амброзией, пищей богов, раз так вымахали. Антоний при виде таких дивных детей должен бы исполниться гордости.
«Но он их не увидит», — прочитала я мысли старого друга по его поджатым губам.
Он, конечно же, считал, что после оскорбительных высказываний Антония в мой адрес наше расставание бесповоротно.
— Ты слишком стараешься меня защитить, — сказала я, откликаясь на его мысли, а не на слова, как это бывает между близкими друзьями. — Я и сама могу о себе позаботиться. Поделись лучше последними новостями. Что ты слышал перед отплытием?
— Да ничего особенного я не слышал. Антоний с Октавией проведут зиму в Афинах, он собирается оттуда руководить подготовкой к будущему парфянскому походу. Но пока все спокойно, и когда развернется массированное наступление на Парфию, неизвестно. Армия потребуется огромная, и возможность оснастить ее всем необходимым к ближайшей весне представляется сомнительной… Да, я ведь привез тебе одну вещицу — решил, что тебе будет интересно. Смотри. — Он взял мою руку и медленно и неторопливо вложил в нее монету. — Новая.
Я открыла свою ладонь и уставилась на яркий кружок — золотую монету с изображением профилей Антония и Октавии. Итак, он уже чеканит свою драгоценную жену на монетах! Это повергло меня в ярость, на что, собственно говоря, и рассчитывал Олимпий.
Словно для того, чтобы прикрыть эту вопиющую провокацию, он вынул другую монету.
— А вот еще штучка. Думаю, она тебя позабавит.
Он вертел ею, держа между большим пальцем и указательным.
— Ну, так дай ее мне!
Я забрала у него монету и увидела динарий с изображением на аверсе отца Секста — Помпея Великого с трезубцем и дельфином, а на реверсе — боевой галеры.
— И что это значит? — спросила я. — Что за нелепое изображение?
— Да то, что Секст теперь вполне серьезно объявил своего покойного отца воплощением бога морей Нептуна, а себя, соответственно, Нептуновым сыном. И в Риме, скажу тебе, это восприняли как должное. На скачках статую Нептуна приветствовали с безумным восторгом, а когда Антоний с Октавианом распорядились ее убрать, дело чуть не кончилось бунтом. Секст стал даже облачаться в голубой плащ в честь своего божественного отца.
— Он ведет себя как клоун, — сказала я. — Как можно обращать на это внимание?
— В Риме все клоуны. В последнее время чуть ли не каждый объявляет себя богом или по меньшей мере сыном бога. Интересно, на роль какого божества мог бы претендовать я?
— Асклепия, конечно, — сказала я.
— Он недостаточно велик, начинал жизнь как смертный.
— Что ж, надо же с чего-то начинать, — сказала я, желая закончить разговор.
Возвращение Олимпия меня порадовало, но сейчас мне хотелось побыть наедине со злостью, душившей меня из-за этой монеты.
После его ухода я уставилась на чеканные профили. Изображение Помпея, безусловно, походило на оригинал, а лицо Антония показалось мне растянутым и плоским, как будто он болен и похудел. Что касается Октавии, то на ее профиль был наложен профиль супруга, так что видны лишь ее прямой нос и красивой формы губы. Мне эти черты показались смутно знакомыми, но, возможно, в жизни она оказалась бы совсем другой.
Значит, он ведет себя так, будто стремится к одному: стать зятем Октавиана, мужем Октавии и образцовым гражданином Афин, славных своими традициями и ученостью. По словам Олимпия, Антония можно постоянно видеть на лекциях, диспутах, собраниях; похоже, Октавия таскает его туда за собой как на буксире. Неужто семейная благопристойность восторжествовала над его ранее неукротимым духом? Это печально, как вид могучих вольных хищников — тигров, пантер, питонов, — заточенных в клетки на потеху зевакам.
Я опустила монету в шкатулку, где она будет в сохранности, но не попадется мне на глаза.
Глава 19
Чем дальше мы продвигались на юг, тем становилось теплее, а в районе Дендер, несмотря на февраль, ласковое тепло было уже почти летним. Во исполнение данного Цезариону слова я взяла его с собой посмотреть на храм, где красовалось его изображение в виде фараона. На то, чтобы высечь рельеф в камне, ушло полтора года, и почти столько же времени потребовалось мальчику, дабы поднатореть в египетском языке. Обе стороны выполнили обязательства.
Теперь, стоя рядом с Цезарионом у поручня судна, я подумала: совершить это путешествие вдвоем — хорошая мысль. Сыну полезно познакомиться с другими частями Египта, а не только с Александрией.
Путешествие увлекло мальчика так же, как меня, когда я впервые поднималась вверх по течению реки. Ну что ж, через несколько месяцев Цезариону исполнится десять лет, ему пора исследовать новый мир. Он присматривался к проплывавшим мимо берегам, обрамленным зеленой бахромой пальм. Полоса лугов с пасущимися коровами простиралась между пирамидами и Дендерами, где находился первый на Ниле храм, возведенный Птолемеями.
— Вижу, вижу его отсюда! — воскликнул Цезарион, указывая на массивное сооружение из песчаника, выделявшееся ярким золотистым цветом на фоне безбрежных тусклых песков.
Мне вспомнилось, как отец возил меня по другим храмам, которые строили или украшали по его указанию. Теперь цикл повторялся, мой сын подрастал и готовился перенять у меня бразды правления, но это вовсе не заставляло меня чувствовать себя старой. Его взросление, процесс правильный и естественный, воспринималось мною как должное: я не видела здесь никакой угрозы. Напротив, я радовалась тому, что у меня есть наследник и еще двое младших детей.
Когда ладья причалила, мой наследник припустил вниз по сходням так, что чуть не свалился в воду. Сбежав на берег, он устремился сквозь толпу вышедших нам навстречу чиновников и жрецов прямо к храму.
— Смотри! Смотри! — воскликнул он, потащив меня за руку вдоль стены, покрытой резными изображениями богов и царей. — Надо же, сколько фигур! А где тут я? Где я?
