или признался, что является его владельцем.
— Можно мне взять стилет в руки?
— Да, пожалуйста, только не размахивайте им — кинжал был недавно заточен, можете пораниться…
Я осторожно взяла стилет за рукоять. И немедленно увидела Антона Шпинделя — прадедушку Вовки. Адвокат сидел в комнате Полины с выражением обреченности. Как я узнала, что он в комнате Полины? За Шпинделем, на заднем плане, я увидела изразцовую печь, ту самую, в которой моя сестра пыталась сжечь улики. Стилет Антона, можно не сомневаться. Но не могу же я сказать, что Сурмину нужно как следует допросить своего друга Шпинделя, потому что у меня было очередное видение, и я точно знаю, что стилет принадлежит адвокату?
Я вернула следователю стилет:
— Мне почему-то кажется, что Терентьев не убивал Стремнова. Ему достаточно расписки — деньги уже не надо отдавать. Почему он расписку не уничтожил, тоже можно объяснить — пьющий он, Миша, вот и забыл сжечь или порвать. А признавшись в одном убийстве, почему отрицает второе? Велика разница в наказании — за одно убийство или за два?
Следак принялся растолковывать мне тонкости Уложения о наказаниях.
Я с удовольствием слушала Сурмина… Не особо вникая в смысл речи, я пыталась уловить в тембре его голоса то звучание, которое так нравится мне в голосе Гр-р.
— Анна Федоровна, — вдруг обратился ко мне Сурмин. — Вы странно слушаете меня… Так слушают скрипку, или рояль, или пение…
Если Громов унаследовал хотя бы одну десятую проницательности своего прадедушки, значит, он способен просчитать меня — если захочет… Но водил же его за нос Вовка Шпиндель… Похоже, что и прадедушка чересчур лоялен к своему другу — по странному совпадению тоже Шпинделю… Но Сурмину надо что-то ответить, и отвертеться не выйдет…
— Арсений Венедиктович, я тоже должна сказать вам прямо: вы мне нравитесь, а ваш голос — особенно. Вы не поете? Уверена — поете… Прошу вас сегодня вечером к нам, после приема у Мордвиновых… И обещайте, что споете мне…
— К вам с удовольствием приеду, а в шумное общество — нет, увольте. С женой не могу на балу появиться, а без жены нельзя… А петь — посмотрим…
После ухода Сурмина я осталась у камина — ноги не шли… Если меня так взволновал прадедушка Громова, на которого тот всего лишь очень похож, то что там делает Гр-р с моей прабабушкой, которая точь-в-точь я? Сбежала, называется, от мук ревности…
5. Меня причесывают, мы обедаем, и я разговариваю с Аделиной.
Тюня просунула голову в дверь и сообщила, что меня ждет парикмахер. В спальне. Барыня уже там. Быстро же этот парикмахер работает — две головы за такое короткое время… Или слишком быстро бежало время за беседой с Арсением Венедиктовичем?
Парикмахер оказался немолодым французом, не говорящим по-русски. Вообще ноль. Дальновидная Мария Петровна говорила за меня. Как она объяснила, что я вдруг перестала понимать француза, не знаю. По всему видно, парикмахер, страшный сплетник и незатыкаемый болтун, не один год знает маман и девиц Назарьевых. Он говорил и говорил, и говорил… Через пять минут от его французского 'н-н-н' и не менее французского 'р-р-р', пересыпаемого вполне русскими фамилиями, у меня дико заболела голова. И я велела ему закрыть рот. Конечно, велела мысленно. Но парикмахер замолчал, и говорил, если только его спрашивали. Я обратилась к нему дважды. Во-первых, увидев, как он достает из коробки кучу локонов из чужих волос, я твердо заявила — никаких накладных шиньонов. А во-вторых, когда из моих собственных волос, вернее, из собственных волос Анны он умудрился соорудить подобие итальянского тюрбана по моде пятнадцатого века, задала один вопрос: 'А это не развалится, если я поверну голову или нагнусь?' Маман перевела, и с французом чуть не сделалась истерика. Оказывается, я дискредитировала его как непревзойденного мастера. Он заставил меня трясти головой вправо-влево и вперед-назад — ни одна шпилька не выпала, ни один локон не дрогнул. А ведь ни лака в аэрозольном баллончике, ни фиксирующей пенки у парикмахера, по понятным причинам, не было — не придумали еще! Маман осталась довольна: Анна выглядела роскошно. От себя добавлю — даже с точки зрения человека двадцать первого века.
Вернув французу дар речи, я отправилась за Марьей Петровной в столовую, где уже находились Полина и Шпиндель. Полина была причесана по парадно-выходной моде — с накладными волосами. Она выглядела вполне счастливой, стоя в ярко-розовом платье возле Шпинделя. Увидев меня, Шпиндель, державший Полину за руку, покраснел и отшатнулся от моей сестры. Новое дело — ухаживающий за Полиной адвокат. Адвокат, чьим стилетом заколот Стремнов. Адвокат, не признавшийся Сурмину, что стилет — его, Шпинделя… Адвокат — убийца… И я одна это знаю? Кроме Шпинделя, естественно…
Маман пригласила всех к столу. Я спросила, где Аделина, и тем самым снова рассердила Марью Петровну.
— С тех пор как Мишу отдали под суд, она не выходит из своей комнаты. Напоминаю тебе, что мы договорились за столом не затрагивать темы убийств, а также не называть имен Миши и Дарьи…
Сладкая парочка уставилась на меня, ожидая, наверное, какой-нибудь выходки. Я молча села напротив Шпинделя и нажала на свою синюю кнопку. Мысли адвоката походил на азбуку Морзе — короткие и отрывистые, как точки и тире. 'Зря согласился… Как она красива… Куда Польке до нее… Если бы не Царь Ночи…' Я перестала смотреть на Шпинделя. Все понятно: шансы Полины стать женой Шпинделя как никогда высоки, потому что отныне раритетный камень принадлежит ей, младшей дочери Назарьевых. Заботливая маман не только вернула надежду Полине, но и подтолкнула к женитьбе адвоката, пообещав бриллиант. Короче, Шпиндель женится на приданом. 'А стилет?' — ядовито спросила я, разумеется, мысленно. Но Шпиндель вдруг уронил вилку, не в силах оторвать от меня глаз. Он что, услышал мою мысль?
Между тем Мария Петровна давала нам — всем троим — указания по поводу того, как следует себя вести у Мордвиновых: как бы ни злилась на меня Полина, как бы ни занят был Полиной Шпиндель, они должны быть рядом со мной, дабы я, опять потерявшая память, не совершила бы чего предосудительного.
— Антон Владимирович, уж кому как не вам блюсти теперь честь нашей семьи, — закончила свою речь маман.
— А что, вас разве у Мордвиновых не будет? — поинтересовалась я.
На мой взгляд, совершенно логичный вопрос: если маман присутствует на балу, ну и стерегла бы меня сама… Но Марья Петровна опять разнервничалась:
— Антон Владимирович, вы поняли, что за Анной нужно смотреть, а то она в таком состоянии… Анна, — обратилась она ко мне. — Мы будем там, где потише, а молодежь соберется в другом зале…
Отобедали быстро. Еще часа два, сказала маман, и надо собираться. Марья Петровна отбыла в свои покои для кратковременного отдыха. В моих планах было выловить Шпинделя, чтобы поговорить с ним. Но к нему насмерть прилипла Полина. Тогда я остановила пробегавшую мимо Тюню и велела отвести себя к Аделине.
Старуху я нашла сильно сдавшей — ни резвых движений, ни блестящих глаз, ни баса. Старая бабушка у окошечка… А перед ней — то самое зеркало, из желтого чемодана Луизы.
— Аделина Францевна, вы меня помните?
— Опять заявилась… Зачем?
— Чтобы узнать правду…
— Узнала?
— Нет. Но надеюсь узнать…
— Могла бы и оттуда узнать…
— Как?
— А зеркало-то у тебя! — Аделина постучала пальцем по зеркалу. — Спроси — и покажет…
— Полина после вас будет?
Мне показалось, что я непонятно выразилась, и уже собралась сформулировать вопрос иначе, но
