Повседневная жизнь ацтеков накануне испанского завоевания

тлаэлькуани — «поедательница отбросов», то есть грехов.

В представлении древних мексиканцев, как и других многочисленных земледельческих народов, растительная жизнь была тесно связана с луной — Мецтли, за фазами и затмениями которой бдительно следили индейские звездочеты, начиная с эпохи майя^{32}. Земные богини были также и лунными. С другой стороны, существовало бесчисленное множество местных божков, якобы оберегавших урожай и дававших изобилие. Каждый из них чаще всего носил имя города или поселка, где отправляли его культ, например, Тепостекатль, «из Тепостлана», и у них было общее наименование: «четыреста кроликов-агути». Кролик представлял собой луну, ибо мексиканцам (как и китайцам) казалось, что темные пятна на лунном диске составляют очертания этого животного^{33} . Этих крестьянских богов чествовали в конце жатвы, устраивая пиры, на которых рекой тек октли (пьянящий напиток из агавы), поэтому они превратились в богов пьянства.

Если Тласольтеотль прибыл с северо-востока, то культ ужасного Шипетотека принесли, вероятно, с юга, с побережья Тихого океана. «Наш владыка со снятой кожей» был покровителем ювелиров, а также божеством весеннего дождя, обновления природы и растений. Жертв, посвящаемых ему в месяц тлакашипеуалистли, пронзали стрелами, чтобы их кровь текла на землю, точно дождь, а затем с них сдирали кожу. Жрецы окрашивали ее в желтый цвет, точно сусальное золото, и надевали на себя; этот колдовской обряд, символизирующий обновление земли в начале сезона дождей, должен был заставить ее покрыться растительностью. Шипетотека называли «пьющим по ночам», потому что оплодотворяющий дождь идет ночью. К нему патетически взывали, говоря: «О мой бог, почему ты заставляешь себя упрашивать? Надень свои золотые одежды!» — и горячо благодарили: «Мой бог, снизошла твоя влага из драгоценного камня!»

Это был один из аспектов драмы, извечно повторявшейся каждый год: возрождение растительных сил после их явной смерти в засушливый сезон. Вся мысль древних мексиканцев, всё их мировоззрение выстраивались вокруг этой основной идеи, шла ли речь о человеке или о природе.

Смерть и возрождение

Маис и растения рождаются на западе, в западном саду Тамоанчан, где живут земные богини, источники жизни. Потом они совершают долгий путь под землей (прорастают), умоляя богов дождя направлять их в дороге; наконец они выходят на свет на востоке, в краю восходящего солнца, юности и изобилия, — в «красном краю» зари, где раздается песнь птицы кецалькошкоштли.

Венера, утренняя звезда, рождается на востоке, потом исчезает и появляется уже звездой вечера на западе. Она пересекла весь мир, словно челнок основу ткани: она — символ смерти и возрождения. Ее божественное имя — Кецалькоатль, «кецаль-змей», или «пернатый змей». Это имя также можно истолковать как «драгоценный близнец», поскольку два явления планеты похожи на две парные звезды. Кецалькоатль принес себя в жертву, взойдя на костер, и из пламени появилась сияющая звезда. Под именем Шолотля, бога с головой собаки, он спустился под землю, в преисподнюю Миктлана, чтобы искать там бренные останки давних мертвецов и превращать их в живых людей.

А разве Уицилопочтли, всепобеждающее солнце, не был реинкарнацией погибшего воина? Его рождение, как мы видели, было чудесным, и его мать-землю оплодотворила душа погибшего в бою или принесенного в жертву. Его имя — «колибри (уицилин) слева (опочтли)» означает «воскресший воин с юга», ибо юг находится по левую сторону мира, а воины воскресают в маленьком и ярком теле колибри.

Таким образом, природа и человек не обречены на смерть. На них действуют силы воскрешения: солнце появляется каждое утро, проведя ночь «под божественной равниной» — теотлалли иитик, то есть в преисподней. Венера умирает и возрождается; маис умирает и возрождается; вся растительность, пораженная смертью в засушливый сезон, возвращается еще краше и моложе с каждым сезоном дождей, как луна постепенно уходит с неба и возвращается в ритме своих фаз.

Смерть и жизнь — всего лишь две стороны одной реальности: с древнейших времен мастера из Тлатилько вылепливали из глины двойной лик — наполовину живой, наполовину скелетоподобный, и эта двойственность очень часто находит свое воплощение в изображениях и упоминается в текстах. Возможно, ни один древний народ не был столь одержим, как мексиканцы, неотступной мыслью о постоянном присутствии смерти; но в их представлении из смерти пробивалась жизнь, точно юный росток из семени, разложившегося в земле.

Что же касается самого человека, то наши сведения о его будущем после смерти не совсем полны. Несомненно одно: определенные формы бессмертия были предусмотрены, но без всякой идеи о нравственном воздаянии, вознаграждении или каре. Воин, погибший на поле битвы или на жертвенном камне, становился «спутником орла» (куаутекатль), то есть спутником солнца. Каждый день он вместе с себе подобными составлял блестящий и радостный кортеж, окружавший светило с момента его восхода на востоке и до зенита; эти вечные солдаты проводили свои светлые часы, распевая военные песни и устраивая тренировочные сражения. Спустя четыре года они возрождались в виде колибри, перелетавших в теплом воздухе от цветка к цветку

Как только солнце минует зенит, оно входит в западную часть мира, на «женскую половину» — сиуатлампа, потому что запад — обиталище богинь-матерей, а также женщин, которые умерли, дав жизнь ребенку, и тоже стали богинями — сиуатетео. И теперь они, в свою очередь, сопровождают солнце от зенита до заката. Почтека, умершие в пути, разделяли блаженную судьбу воинов и тоже становились спутниками солнца.

Для умерших иной смертью судьба готовила совсем иную вечность: отличенных Тлалоком (утонувших, пораженных молнией или умерших от водянки) этот крестьянский бог принимал в своем раю — Тлалокане. Это был тропический край на востоке, что вечно зеленеет и цветет под теплым дождем, в саду изобилия и покоя, где блаженные познают бесконечную тихую радость.

Таким образом накладывались друг на друга два типа духовных представлений, привнесенные двумя стихиями, создавшими мексиканский народ: кочевников. Это охотники и воины, приверженцы солнечного культа, и оседлые земледельцы, поклонявшиеся богу дождей. Одним — сияющая славная дорога от востока до зенита, а затем беззаботная вечность колибри; другим — тихое счастье изобилия без труда и забот, в зеленом и влажном тропическом раю.

А остальные? Что случится с теми, кого не отметили ни Уицилопочтли, ни Тлалок? Перед «обычными» мертвецами открывались мрачные перспективы, ибо им для жительства оставался только Миктлан — преисподняя под широкими северными степями, в краю мрака и холода. Там царили Миктлантекутли — мексиканский Плутон с лицом, покрытым маской-черепом, окруженный неясытями и пауками, и его жена Миктекасиуатль. При этом умерший не без труда достигал места последнего упокоения. В сопровождении пса, «проводника в загробный мир», которого сжигали вместе с ним, он должен был четыре года блуждать по мрачному подземному миру, страдая от порывов яростного ледяного ветра («обсидианового ветра»), спасаться от прожорливых чудовищ и, наконец, преодолеть Девять Рек, за которыми открывалась преисподняя. И там, растворившись в небытии, он исчезал совершенно и навсегда.

Вероятно, наши источники не сообщают нам всего: например, обречены ли императоры и сановники сгинуть в Миктлане, даже если они «умерли в своей постели»? Что будет со жрецами, удел которых не подпадает ни под одну из известных категорий? Трудно допустить, что для них не было предусмотрено никакой дальнейшей жизни. Если Уицилопочтли выступает гарантом воскрешения для воинов, а Тлалок — для избранных им самим, возможно, и Кецалькоатль, прообраз жреца, уготовил представителям сословия священнослужителей загробное будущее?

Как бы то ни было, вечность, как и земная жизнь каждого человека, была непреодолимо связана с судьбой, предназначенной ему с рождения высшим решением четы творцов. Все зависело от знака, под которым родился человек. И вера в знаки, знамения судьбы сильнее всего довлела над существованием