образцовая семья. Под гостеприимным кровом принцессы я пробыл три дня, которые были для меня после лечения настоящим отдыхом среди чудного соснового леса, в уютной, радушной, семейной и скромной обстановке. Принца не было, он был на морских маневрах в Англии, где он числился адмиралом флота. Эти три дня прошли для меня очень быстро и незаметно, и я с большим сожалением покинул гостеприимный дом принцессы, чтоб вернуться в Москву.
По дороге я остановился в Берлине, чтоб посмотреть прилет Цеппелина на его воздушном корабле из Фридрихсгафена, назначенный как раз на другой день моего приезда в Берлин. Когда я ехал в вагоне, то слышал только одни разговоры. Один немец, очень солидный, почти со слезами на глазах говорил, что день, когда он увидел летающего Цеппелина, был лучшим днем его жизни, что он видел это чудо и может умереть спокойно. Другой с гордостью рассказывал, как Цеппелин устоял во время урагана.
В Берлине мне удалось с большим трудом найти себе комнату, все было переполнено, со всех углов Германии съехалась масса народа, чтоб принять участие в национальном празднике, каковым немцы считали прилет Цеппелина из Фридрихсгафена в Берлин. Когда я вышел на улицу в назначенный для прилета день, то вся Фридрихштрассе была настолько запружена народом, что с трудом можно было двигаться. По всем улицам по направлению к Темпельгофскому полю, где Цеппелин должен был спуститься, текли десятки, сотни тысяч народа, все стремились к полю. Но порядок был изумительный — на перекрестках улиц толпа, как один человек, по мановению руки полицейского останавливалась, чтоб пропустить экипажи и автобусы, а затем, по такому же мановению, стройно двигалась дальше. На Темпельгофском поле устроены были трибуны. Я занял свое место. Но увы, не суждено мне было увидеть Цеппелина. Между тем трибуны все были переполнены народом, который занимал и огороженное пространство на поле. Невдалеке была устроена императорская ложа, в которой Kaiser {Кайзер (нем.)} со всеми герцогами и принцами и блестящей свитой ожидал появления Цеппелина, чтоб приветствовать великого старца — победителя воздуха.
Но вот наступило время, когда Цеппелин должен был бы уже появиться, немецкая публика, привыкшая к аккуратности, стала выказывать беспокойство, нервничать. В конце концов получено было известие, что Цеппелин, вследствие сильного встречного ветра, должен был остановиться в Нюренберге и может прилететь в Берлин только на следующий день. Как мне рассказывали потом, император Вильгельм, узнав о задержке Цеппелина близ Нюренберга, командировал в Биттерфельд к Цеппелину кронпринца, чтоб переговорить с ним и решить, когда он может прибыть в Берлин. Вечером был получен ответ от кронпринца, что Цеппелин ждет приказания императора. Император решил, что в 12 с половиной часов дня он будет его ждать на Темпельгоферфельде. Цеппелин ответил, что в 12 с половиной часов, согласно приказания Кайзера, он будет в Берлине. И ровно в 12 с половиной часов Цеппелин был в Берлине.
Мне так и не удалось увидеть это торжество. Я должен был спешить в Москву, билет уже был взят, и я выехал накануне прилета Цеппелина, оставив свой билет на трибуны А. А. Корнилову, который должен был приехать в Берлин на другой день утром. По его рассказам, впечатление от полета Цеппелина было удивительное, картина, которую он наблюдал на Темпельгоферфельде, была не поддающаяся описанию, восторг миллионной толпы превзошел всякие ожидания.
В Москве по моем приезде я сразу окунулся в служебные дела, так как до высочайшего проезда оставалось всего четыре дня, в течение коих предстояло еще много поработать по принятию мер охраны в районе Московской губернии во время высочайшего проезда, который и состоялся 26 августа.
Покончив со всеми необходимыми распоряжениями, я выехал в Клин для встречи императорского поезда и сопровождения его в пределах губернии. Великая княгиня Елизавета Федоровна выехала также в Клин и сопровождала их величества до станции Чернь Московско-Курской ж. д.
Между Клином и Москвой я удостоился представиться Государю и подать всеподданнейший рапорт о состоянии Московской губернии. Во всеподданнейшем рапорте всегда докладывалось о том, что в губернии все обстоит благополучно (если же случалось какое-нибудь происшествие, то, конечно, докладывалось о нем); к рапорту следовали два приложения: краткий статистический обзор губернии и 10-верстная карта, подклеенная на шелку и сложенная по размеру писчего листа бумаги. Все это вкладывалось в конверт из плотной бумаги листового формата, который и подавался Государю незаклеенным.
В Москву императорский поезд прибыл в час дня и остановился у императорского павильона соединительной ветки. На платформе выстроен был почетный караул, находились начальствующие лица, митрополит Владимир, городская дума, представители всех сословий и 17 волостных старшин во главе с земскими начальниками Московского уезда и непременным членом. Приняв рапорты и обойдя караул, Государь подошел под благословение к митрополиту и затем, обойдя присутствовавших военных, направился к депутациям.
Первыми были дворяне, поднесшие хлеб-соль на деревянном резном блюде с надписью: 'Самодержцу Всероссийскому — московское дворянство'. […] Государь очень долго говорил с Рихтером, расспрашивая о положении в деревне. Обойдя депутации от купеческого, биржевого, мещанского и ремесленного обществ, Государь подошел к депутации от крестьян в лице 17 волостных старшин с земскими начальниками и непременным членом H. H. Полянским во главе. Волостной старшина Троицкой волости Михеев поднес хлеб- соль, […] Поговорив с крестьянами, Государь предложил нам подойти к вагону, в окне которого стоял наследник-цесаревич, окруженный августейшими своими сестрами, и Государыня императрица. Вскоре после этого поезд отошел, унося с собой царскую семью в Ливадию.
По случаю столь радостного для волостных старшин дня я пригласил их, земских начальников и непременных членов к себе на обед, который я устроил в садике губернаторского дома.
После проезда Государя императора я выехал из Москвы, чтоб использовать свой отпуск и отдохнуть. Я направился в Курскую губернию к моим друзьям Евреиновым, где уютно и хорошо провел недели две, окруженный радушным гостеприимством заботливой хозяйки, после чего остальную часть отпуска провел в Крыму в имении Княжевич 'Кучук-Узень' близ Алушты. Отдохнувший, бодрый, я вернулся в Москву в конце сентября.
В мое отсутствие 31 августа скончался верейский уездный предводитель дворянства А. К. Шлиппе. Мне об этом написали в деревню, и я очень сожалел, что не мог присутствовать на похоронах и отдать последний долг этому достойнейшему предводителю и благороднейшему человеку.
23 сентября, тоже в мое отсутствие, состоялась чрезвычайная сессия Московского губернского земского собрания для выбора представителя от земства в Государственный Совет. Выбран был граф Ф. А. Уваров 37 голосами против 25.
Выборам этим предшествовала большая агитация и довольно продолжительное частное совещание, так как определенного кандидата с обеспеченным числом голосов не было. Собственно, большинство собрания, состоявшего из правых и октябристов, склонялось на выборы Рихтера или графа Уварова, но отдельные голоса все же дробились. Было известно, что все кадеты положат налево. Своего кандидата у левых не было, так как их ставленник князь В. М. Голицын отказался, и для них было все равно, кого бы ни выбрали, им нужно было только, чтоб кандидат прошел не подавляющим большинством голосов. Рихтер отказался, остался граф Уваров, которого и выбрали.
На второй день собрания были бурные прения по поводу правительственного законопроекта о мерах помощи населению в случае неурожая. Особое совещание председателей управ и земских гласных отнеслось к правительственному законопроекту отрицательно, не разделяя точки зрения, что обеспечение продовольствием сельского населения при неурожаях и других бедствиях должно составлять прежде всего обязанность самого населения и должно исполняться путем накопления натуральных запасов или капиталов. Совещание председателей управ, губернская земская управа, а в собрании и целый ряд гласных отстаивали ту точку зрения, что в указанных случаях обеспечение продовольственной потребности должно лежать на государстве. Граф Уваров и Кисель-Загорянский восставали против 'развращения' населения казенным пайком и настаивали на самовзаимной помощи. После долгих споров большинство все же высказалось против законопроекта, присоединившись к мнению особого совещания.
27 сентября, в день моего возвращения в Москву, состоялось открытие памятника первопечатнику Ивану Федорову в Москве, в сквере близ Третьяковского проезда, у Китайской стены. Все рабочие печатного дела, находившиеся в Москве, явились отдать долг памяти первопечатнику. Налево от памятника стояла масса депутаций, в сквере — вся администрация, профессора, Археологическое общество, разные другие ученые общества и т. д. Епископ Анастасий произнес прекрасное слово о значении Ивана Федорова для просвещения и церкви. 'Он был не только сыном, но служителем церкви, — говорил Анастасий, — и широко насаждал очаги просвещения на родной земле'.
