sehr grosse Ehre' ('Ведь это очень большая честь, очень большая честь'), и мне казалось, что он очень удивляется моему хладнокровию. Когда было время одеваться, чтобы идти, то он страшно волновался, все прибегал ко мне, спрашивая, не надо ли мне чего, потом очень почтительно проводил меня.
Оказалось, великий герцог, узнав, что я в Наухгейме (ему об этом написала сестра его великая княгиня Елизавета Федоровна), и не имея возможности пригласить меня в Вольфсгартен (летнее его пребывание), так как это время совпало с его объездом Великого герцогства (во всем герцогстве было всего 5 небольших городов), решил свидеться со мной в Наухгейме. Великий герцог вместе с великой герцогиней и лицами свиты направлялись в Гисен — это один из более или менее значительных городов герцогства, в котором было много ученых обществ и университет. В Гисене их высочества устроили благотворительный базар в пользу туберкулезных и собирались прожить там несколько дней.
Их высочества были ко мне очень предупредительно любезны, это произвело сильное впечатление на окружавших немцев, и на другой же день местные власти поспешили ко мне с визитом.
Чтобы отблагодарить их высочества, я решил проехать в Гисен на базар, а так как в материальном отношении я, конечно, не мог принести базару много пользы, то уговорил одну богатую американку мистрисс Форд, очень милую женщину, с которой я познакомился у госпожи Старк, поехать со мной. Она очень обрадовалась, и мы с ней отправились. Базар мне напомнил наши московские, но в гораздо более скромном виде. Давка была невообразимая, особенная теснота была у стола их высочеств. Весь Гисен счел своим долгом прийти купить что-нибудь из рук своих Государя и Государыни. Мы не могли подойти, но великий герцог увидал меня издали и крикнул на всю залу: 'Djoun, non, comme c'est aimable!' ('Джун, нет, как это любезно!') Тотчас все расступились, чтобы дать мне дорогу, и со всех сторон послышалось: 'Wer ist da?' ('Кто это?') Американка моя была в восторге, я ее представил великой герцогине, и она накупила у нее множество нужных и ненужных вещей. Мы обошли весь базар, выпили чаю и вернулись в Наухгейм; езды было всего полчаса.
По окончании моего лечения я поехал в Виши навестить моего большого друга, жену поэта, Екатерину Алексеевну Бальмонт, у которой очень хорошо отдохнул и нравственно, и физически. Виши мне очень понравилось и поразило меня своей дешевизной после Наухгейма; я отдохнул там и от чересчур большой немецкой аккуратности, которая под конец меня утомила не меньше самого лечения.
Из Виши я проехал через Женеву на Бувер, Бригг, где переночевал, чтобы на лошадях совершить путь в Гешенен через перевал. Путь по Ронской долине по своей красоте был прямо фееричен. Особенное впечатление на меня произвел Ронский ледник. Я первый раз в жизни был в таком леднике; когда я вошел в грот и в галерею из сплошного льда, такого красивого, прозрачно-голубого, то мне показалось, что я нахожусь в каком-то фантастическом мире. К сожалению, не весь путь был удачен, местами стоял такой густой туман, что, кроме спины кучера, я вокруг себя ничего не видел; особенно сильный туман был, когда я проезжал через Чертов мост. Это было особенно досадно, так как место это по историческим воспоминаниям меня более всего интересовало. Я все-таки слез на мосту и прошел к памятнику — барельефу, сооруженному в скале Военно-историческим обществом в память перехода Альп русскими войсками во главе со знаменитым Суворовым 7. Памятник я мог разглядеть, но вокруг стоял непроницаемый туман.
Из Гешенена я проехал, уже по железной дороге, на Цюрих, Мюнхен, Вену, где остановился на сутки. Здесь у меня произошла необычная встреча. Переходя площадь Св. Стефана, я вдруг увидал какого-то человека, выходившего из церкви, небольшого роста, в сером пиджаке, в высоких сапогах, с котомкой в руках и с жестяным чайником на веревочке. Я сейчас же узнал в нем русского и окликнул его — он страшно обрадовался, в свою очередь, сказал мне: 'Ох, вы по-русски говорите, какое счастье, а то вот я все ищу магазин Перлова и не могу найти'. — 'Зачем тебе магазин Пер-лова?' — спросил я. 'Да вот я еду в Ниццу, не знаю, как дальше ехать, а мне один пассажир сказал в поезде: доедешь до Вены, найди там магазин Перлова, там говорят по-русски, и тебе все объяснят; вот я и хожу все утро, и все спрашиваю — Перлов, Перлов, а меня никто не понимает'.
Оказался он крестьянином Харьковской губернии, Лебединского уезда, села Верховлянка Ефимом Пузыней; он рассказал, что рядом с их селом имелась барская земля, несколько десятков десятин, которые владелица отдавала в аренду; срок кончался, он захотел ее взять в аренду и написал владелице в Ниццу, а та — очевидно, самодурка — написала ему: 'Приезжай ко мне в Ниццу — тогда и переговорим'. Вот, он взял триста рублей и поехал.
Меня это очень заинтересовало, и я взял его к себе в гостиницу, расспросил подробности и повел его в контору спальных вагонов, чтобы взять ему билет. Я посоветовал ему взять спальное место, чтобы проехать без пересадки до Ниццы, и обещался посадить его в вагон — поезд отходил вечером. Когда я вел переговоры с барышней, продававшей билеты, он уселся на диван, а когда я ему сказал, что надо заплатить 110 крон, то он преспокойно, не обращая внимания на публику, стал снимать сапог, затем — разворачивать сомнительной чистоты портянку и, обнажив ногу, поднял ее, показывая мне: 'А ведь хорошо я деньги прячу, по крайней мере не украдут'. У него на икре ноги были привязаны три сторублевые бумажки. Все смотрели на эту сцену с удивлением и некоторой брезгливостью, а я с трудом сдерживался, чтобы не расхохотаться. Он мне передал 100-рублевую бумажку, которую я передал барышне за билеты. Она без большого удовольствия взяла бумажку двумя пальцами. Он так же спокойно завернул ногу в портянку, одел сапог, и мы вышли из конторы. В тот же вечер я отвез его на вокзал и, усадив его в вагон, объяснил ему все, что ожидало его в дороге.
Приблизительно через полгода я получил от него письмо из деревни. В этом письме он извещал меня, что очень удачно устроил свое дело в Ницце, заключил договор и переехал в новый дом, отслужив молебен за мое здоровье, так как не встреться он со мной, 'то умереть бы ему на Венских полях'. Потом он всегда присылал мне поздравительные письма к Пасхе и Новому году, а когда я был назначен в Петербург, то он приехал и преподнес мне хлеб-соль с чудной художественной солонкой.
Из Вены я проехал через Будапешт в Белград, где переночевал в какой-то гостинице, на вид крупной, но с отсутствием самых элементарных удобств. Белград мне страшно не понравился, поразил меня своей грязью и грубостью сербов, я рад был, когда мог усесться на пароход, чтобы уже водою, по Дунаю и Черному морю, вернуться в Россию. Пароход от Белграда до Галаца был австрийский, грязный, скверный, кормили дорого и отвратительно, но воздух был чудный, и на палубе было очень приятно сидеть и любоваться берегами. С волнением проезжал я все те места, где проходили русские войска в 1877-78 гг.: место переправы у Систова, крепость Рущук, Никополь и др. В Рущуке я выходил и ездил осматривать город. Болгары оказались гораздо более дружелюбными, чем сербы, и предупредительнее.
В Галаце я пересел на русский пароход и сразу почувствовал себя как в раю. Дивный пароход, чистота, кормили, сравнительно с австрийским, прямо на убой, все казалось так вкусно, хорошо, дешево. Мне отвели чудную каюту, пароходная команда и капитан были предупредительно любезны; это путешествие от Галаца до Одессы было прямо очаровательно.
В гирлах Дуная останавливались в городке Вилково — это русская Венеция. Я никогда не слыхал об этом городке и был поражен. Весь городок состоял из каналов с узкими тропинками у изб и домов, у некоторых же домов и тропинок не было. Через каналы перекинуты были полукруглые мостики, передвижение совершалось исключительно на лодках. Жители оказались очень добродушными, все малороссы, старообрядцы, все очень зажиточные; я посетил некоторых, посмотрел, как они живут, купил чудной икры, свежей и паюсной, прямо задаром, сколько мне помнится, по 20 коп. за фунт. Одно было неприятно — это комары, они облепляли с ног до головы, я не знал, как от них отделаться. А местные жители, особенно девушки, все с ветками в руках, отгоняя комаров, смеялись, когда я хлопал себя по лицу, по шее, чтобы избавиться от них, и говорили: 'Поживите у нас, живо привыкнете'.
В Одессе я узнал о кончине великой княгини Александры Иосифовны, вдовы великого князя Константина Николаевича. Она скончалась 23 июня, на 81 году своей жизни; 30 июня ее похоронили в Петропавловской крепости. Мне было очень жаль, что я не мог отдать ей последний долг и помолиться у ее гроба, вспомнив ее благодарной памятью за ее внимание, проявленное в отношении меня в начале восьмидесятых годов, когда я, будучи камер-пажом, состоял при ее высочестве.
Заехав в Курскую губернию и пробыв в деревне у друзей до 8 июля, я возвратился в Москву.
1 июля исполнилось 10 лет со дня основания Московского столичного попечительства о народной трезвости, которое начало свою деятельность с введения винной монополии в Москве и Московской губернии 1 июля 1891 г. Высочайше утвержденный устав возлагал на Московское попечительство заботы об ограждении рабочих классов столицы от злоупотребления спиртными напитками при помощи следующих
