армии признаны всеми и конечно заслуживают похвалы и уважения, и очевидно, Государственная Дума, без сомнения, протестует против тех выражений по отношению к русской армии, которые были высказаны здесь одним из членов Думы'. После криков 'Да здравствует доблестная русская армия! Ура!' конфликт, возникший было между Думой и военным министром как представителем армии, был улажен.
20 апреля закон о военно-полевых судах был отменен, и они перестали существовать.
Утром митрополитом Владимиром в Алексеевском храме Чудова монастыря была отслужена панихида по великом князе, после чего из Кремля двинулся крестный ход на Ходынское поле 7. Был чудный летний солнечный день. По прибытии крестного хода началось молебствие в присутствии генерал-губернатора С. К. Гершельмана, лиц бывшей свиты великого князя и представителей города и военных частей. В конце молебствия состоялась закладка: первый камень положил митрополит, затем генерал-губернатор и другие лица. По окончании закладки Гершельман обратился с краткой речью к войскам, выстроенным вокруг места закладки, провозгласив здравицу за верховного вождя, пропустил войска церемониальным маршем. Крестный ход тем временем двинулся обратно в Кремль.
В тот же день в деревне Третьяково Клинского уезда произошел пожар, истребивший 65 дворов; только несколько изб уцелело. Крестьяне этой деревни были трудолюбивый зажиточный народ, никогда никаких неприятностей в этой деревне не было, все лежавшие на них повинности крестьяне платили добросовестно и аккуратно, поэтому я особенно близко принял участие в постигшем их несчастии. Так как я ехал в Петербург, будучи назначен дежурным при Государе на 6 мая, то, конечно, не мог лично приехать на место пожарища, поэтому я командировал туда непременного члена губернского присутствия, чтобы произвести обследование пострадавших от пожара крестьян, выяснив нужду каждого, дабы по возвращении прийти к ним на помощь.
По приезде моем в Петербург я 6 мая утром выехал в Царское Село и, проехав прямо в Александровский дворец, вступил на дежурство при Государе. По случаю дня рождения его величества в этот день состоялся высочайший выход в церковь Большого Царскосельского дворца. Выход открывал обер-церемониймейстер граф Гендриков, затем шли первые чины двора: обер-егермейстеры Балашов, граф С. Д. Шереметев, Линдер и обер-гофмаршал князь Долгорукий, который предшествовал Государю.
Государь в мундире своих лейб-гусар шел с императрицей Марией Федоровной. За Государем следовали: министр императорского двора, генерал-адъютант барон Фредерике, дворцовый комендант Свиты генерал-майор Дедюлин и дежурство: генерал-адъютант Дубасов, Свиты генерал-майор князь Оболенский и я как дежурный флигель-адъютант.
Императрица Александра Федоровна шла с великим князем Михаилом Александровичем. Далее великий князь Владимир Александрович с великой княгиней Ольгой Александровной {За Государем, императрицей и великими княжнами следовали камер-пажи. (Примеч. В. Ф. Джунковского).} и прочие особы императорского дома. За высочайшими особами шли придворные дамы и фрейлины. По пути шествия стояли военные чины, государева Свита и др.
Церковь была наполнена высшими государственными сановниками, министрами, был и Председатель Государственной Думы Головин и члены Государственного Совета по выборам. После обедни и молебствия шествие в таком же порядке проследовало во внутренние покои, после чего состоялся высочайший парадный завтрак в Большом золотом зале и в двух смежных залах того же дворца. Были накрыты круглые столы, на 10 приборов каждый, в общем более чем на 400 человек. Все столы были убраны цветами, было очень торжественно и нарядно. Во время завтрака играл придворный симфонический оркестр. После завтрака я вернулся в дежурную комнату Александровского дворца, затем принимал просителей, явившихся с прошениями на имя Государя.
Вечером пришел ко мне скороход (это была особая должность при высочайшем дворе, на их обязанности было исполнять разного рода поручения внутри дворца; они были непосредственно подчинены гофмаршалу, их было всего четверо, и они дежурили по очереди как при дворце Государя, так и вдовствующей императрицы Марии Федоровны; одеты они были как камер-лакеи высочайшего двора, только фалды ливреи были короче и на голове при исполнении ими придворных обязанностей они имели шлем особой формы со страусовыми перьями государственных цветов). Скороход мне сообщил о приглашении меня к высочайшему обеденному столу к 8 часам вечера.
Такое внимание Государя меня глубоко растрогало, и ровно в 8 часов я был в гостиной императрицы, куда внесен уже был небольшой стол с тремя приборами. Так как это был день рождения его величества, то обед был несколько параднее обыкновенного, было несколько больше закусок, пять блюд вместо четырех и подавали шампанское. Официанты, подававшие к столу, были в белых чулках и парадных красных с золотым шитьем ливреях. Их величества держали себя так просто, так были радушно гостеприимны, что то волнение, которое невольно охватывало в первую минуту среди такой интимной обстановки, быстро сменялось чувством восторженности и особого благоговения. Государь был очень в духе в этот день и разговорчив, расспрашивал о Москве, о настроении среди крестьян. Докладывая, я упомянул и о пожаре в деревне Третьяково, случившемся как раз перед моим выездом из Москвы, и рассказал, как особенно жаль этих крестьян, живших так хорошо, исправно вносивших все повинности и потерявших сразу все свое трудами накопленное добро. Государь проявил большое участие, вдаваясь в подробности пожара. После обеда перешли в кабинет императрицы пить кофе. В одиннадцатом часу их величества милостиво простились со мной, и Государь при этом, обратившись ко мне, сказал: 'Принесите мне завтра утром памятную записку о пожаре с указанием количества сгоревших дворов'. Я не знал, как благодарить его величество за такое внимание, ушел к себе в дежурную комнату взволнованный и растроганный. На другой день в девять с половиной часов я передал записку камердинеру Государя для передачи его величеству.
Вечером я сидел дома у своего друга Э. Р. Зейме, у которого в Петербурге всегда останавливался. Раздалcя звонок, оказалось, что приехал фельдъегерь и привез мне от высочайшего имени конверт с пятью тысячами рублей, пожалованных Государем императором в пособие погорельцам деревни Третьяково. Легко себе представить, как я был счастлив такому монаршему вниманию и заботе, не говоря уже о сумме. На такое пособие каждый домохозяин мог поставить себе хороший сруб.
По возвращении в Москву я отвез эти деньги в деревню Третьяково, где после молебствия лично роздал их всем пострадавшим домохозяевам поровну. Для крестьян такая щедрая царская милость была совершенно неожиданной. Они устроили мне торжественную встречу, пригласив священника отслужить благодарственный молебен за здравие Государя. Место для молебна было очень красиво убрано русскими вышитыми полотенцами, которыми была устлана вся площадка. При входе же на нее сооружена была арка с надписью: 'Дорогому гостю'. Когда я сказал несколько слов крестьянам, то у многих появились слезы, все были взволнованы, просили телеграфировать Государю, благодарить.
Ровно через год после этого вся деревня уже отстроилась и никаких следов от пожарища не осталось. Пожар, благодаря царскому дару, способствовал украшению, избы были выстроены гораздо лучше тех, кои были раньше.
В конце апреля участились случаи проноса родственниками политических заключенных разных недозволенных предметов в тюрьмы, поэтому я вынужден был сделать распоряжение, изложенное в нижеследующем объявлении: 'За последнее время участились случаи проноса в вещах и припасах, передаваемых заключенным, различных запрещенных предметов, до оружия включительно. Несмотря на неоднократные предупреждения, родные и знакомые заключенных продолжали такую незаконную передачу и, помимо этого, на личных свиданиях приносили с собой недозволенные вещи: пилки, стамески, ножи, револьверы, водку, спирт, газеты и пр. Ввиду злоупотребления оказанным мною доверием с 1 мая сего года мною более не будут даваться разрешения на свидания без решеток и отдано распоряжение по Тюремной инспекции допускать передачу лишь в пределах, указанных законом, т. е. исключительно чаем и сахаром (параграф 44 Правил о содержании в тюрьмах политических арестантов, утвержденных министром юстиции 1 ноября 1904 г.)'.
7 мая в Государственной Думе оглашен был запрос к Председателю Совета Министров по поводу заговора против особы Государя императора, за подписью 34 членов Думы. В ответ на этот запрос Столыпин огласил как в Государственной Думе, так и в Государственном Совете правительственное сообщение о том, что в столице образовалось преступное сообщество, поставившее ближайшей целью своей деятельности совершение ряда террористических актов. Установленным наблюдением обнаружен был круг лиц, как
