есть обязанность каждого христианина.
При лазарете был небольшой состав сестер милосердия. Операция, достаточно сложная, была произведена профессором Рейном, специально для этого приехавшим из Петербурга, и, к счастью, очень удачно. Великая княгиня, оправившись от болезни довольно быстро, через 6 недель могла вернуться в Николаевский дворец.
Вся Москва, привыкшая смотреть на великую княгиню как на свою, узнав о болезни и операции, которые явились для всех, даже самых ее близких, большой неожиданностью, с тревогой следила за выпускаемыми бюллетенями. На третий день после операции для ухода за августейшей сестрой прибыла принцесса Ирина Прусская, которая и оставалась при великой княгине до ее выздоровления.
21 января получено было потрясающее известие об убийстве в Лиссабоне португальского короля и его наследного принца. Король с семьей возвращался из виллы Викоза в Лиссабон; когда королевский кортеж приближался ко дворцу, то из рядов публики выдвинулась группа в 15 человек, в длинных накидках, со спрятанными карабинами, и как только расстояние от них до кортежа сократилось до выстрела, они открыли стрельбу.
Король, приподнявшись в коляске, тотчас упал, сраженный тремя пулями. Наследник, также сраженный несколькими пулями, упал на руки матери — королевы Амелии, которая только по случайности осталась жива. Второй сын, Дон-Мануэль, был контужен. Диктатор Франк успел выскочить из экипажа и скрыться. На площади поднялась безумная паника и давка, масса людей были раздавлены. Испанец Кордоба — убийца короля — был убит конвойным офицером, другой — полицейским, удалось задержать только троих. На престол вступил Дон-Мануэль.
В Москве 26 числа в церкви Петра и Павла в Милютинском переулке по короле была отслужена торжественная траурная месса в присутствии принцессы Ирины Прусской, великой княжны Марии Павловны, великого князя Дмитрия Павловича, лиц высшей администрации и сословных учреждений и португальской колонии. В Государственной Думе в Петербурге и в Государственном Совете память убитых почтена была вставанием и посланы были депеши с выражением соболезнования королевскому дому и португальскому народу.
22 января в Государственной Думе обсуждался вопрос о закрытии дверей в заседаниях Комиссии по государственной обороне. Говорил А. И. Гучков, прося от лица Комиссии по государственной обороне разрешения Думы закрывать двери во время заседаний в тех случаях, когда представители ведомств заявят, что та или другая тайна, которую они пожелают сообщить, носит характер военного секрета. Сдержанность и корректность, с которыми Гучков обратился к Думе, очевидно, не понравилась Пуришкевичу, который, войдя на трибуну, протестовал против такой осторожности Гучкова и прибавил: 'Если бы я был морским или военным министром (всеобщий хохот) и если бы в эту комнату вошел депутат Милюков, я бы застегнулся на все пуговицы и поднял бы воротник' (шум, возгласы, крики 'Долой!' 'Вон!').
Пуришкевич пошел на свое место, крича: 'Милюков — мерзавец, подлец!' Тогда Хомяков, Председатель Думы, обратился к Пуришкевичу: 'Член Государственной Думы Пуришкевич, предлагаю вам извиниться перед Думой, иначе я предложу вас исключить на 15 заседаний'. Пуришкевич на это отвечал: 'Ввиду того, что я себе позволил, как это тут называется, непарламентское выражение, я беру свое слово назад, но заменяю другим, которое начинается с той же буквы, что и имя 'Милюков'.
На этот новый вызов Хомяков сказал: 'Ввиду того, что член Думы Пуришкевич позволил себе оскорбить одного из наших товарищей, я предлагаю исключить его на 10 заседаний'. Пуришкевич, давая объяснение, входя на кафедру, ответил: 'Я всхожу на эту кафедру с тем, чтоб повторить то, что имел честь сказать. Я предпочитаю быть исключенным на 10 заседаний и с удовольствием плюну Милюкову…' (шум, звонок председателя). После этих слов Пуришкевича Хомяков предложил исключить его на 15 заседаний, что и было принято Думой.
24 января в Малом театре состоялось редкое торжество: юбилейный спектакль 'Отелло' в честь А. И. Южина, праздновавшего свой 25-летний юбилей. Зрительная зала была совершенно полна, много было представителей искусства, печати, группы депутаций, все было нарядно, все, что было в то время в Москве выдающегося, все было в Малом театре. Первое появление дорогого всем в Москве А. И. Южина (Отелло) встречено было шумными аплодисментами. После сцены в Сенате происходило чествование окруженного артистами труппы и депутациями юбиляра. Первым приветствовал его Малый театр, от лица которого А. П. Ленский, впервые появившийся после болезни, прочел следующий адрес: 'На этом светлом празднике перед лицом Москвы, с радостным единением собравшейся сегодня в старых стенах нашего театра, чтобы благодарить художника, уже четверть века щедро расточающего перед нею дары своего разностороннего духовного богатства, мы, ближайшие ваши товарищи, счастливы выразить вам, дорогой Александр Иванович, чувства нашего общего уважения и горячей любви. Подчиняясь отличающей вас редкой способности отдавать всего себя интересам того дела, в которое вы раз поверили, вот уже, 25 лет все силы своего ума, своей благородной души и прекрасного таланта вы посвящаете исключительно заботам о благе нашего дорогого театра и стойкой борьбе за художественную независимость актера. Как же нам не любить вас, как нам не гордиться вами, верный рыцарь и неутомимый защитник нашей общей святыни'. Адрес вызвал гром рукоплесканий, во время которых юбиляру поднесен был традиционный юбилейный жетон, украшенный бриллиантами.
За Ленским выступила M. H. Ермолова, появившаяся на сцене также первый раз после целого года отсутствия. Ее приветствовали рукоплесканиями, перешедшими в целую овацию по адресу артистки. Трогательно прочла она письмо от отсутствовавшей маститой артистки Г. Н. Федотовой. Г. Н. Федотова приветствовала Южина как своего товарища-артиста, как свидетельница его первых шагов на сцене, поздравляла благородного, неутомимого защитника актерской семьи от всевозможных 'влияний'. Это приветствие вызвало целую бурю. Южин, получив письмо, приложил его к губам.
А. А. Бахрушин прочел прочувствованный адрес от Императорского русского театрального общества и передал папку с адресом. Затем выступал Ф. П. Горев от Александрийской сцены и подал золотой венок. От оперной труппы Тютюнник, Салина, Трезвинский, от балетной Гельцер, Тихомиров и Мосолова. П. Д. Бобрыкин прочел адрес от Общества любителей российской словесности, а Л. М. Лопатин от Театрально- литературного комитета. От Художественного театра в присутствии Станиславского, Самаровой, Москвина и Вишневского В. И. Немирович-Данченко прочел следующий адрес: 'Глубокоуважаемый князь Александр Иванович! Двадцать пять лет назад вы вступили на эти подмостки Чацким. Спустя три года сыграли графа Дюпуа и Мортимера и этим помогли Малому театру, имевшему уже свою большую славную историю, найти обновление в репертуаре сильных, красивых произведений романтизма, отмеченных громадным вдохновением и свободной, возвышенной мыслью. Всем собравшимся сегодня приветствовать вас хорошо памятны эти прекрасные страницы Малого театра, на которых ваше имя стоит рядом с именами M. H. Ермоловой и А. П. Ленского. Вы составили блестящее артистическое трио, которое с энтузиазмом благородной мысли и увлекательной убежденности, наперекор враждебным условиям эпохи призывало к героизму и самоотверженности. Тем же отношением широкой искренности, безупречной добросовестности и независимым проявлением индивидуальных черт вашего дара был проникнут и весь ваш 25-летний творческий путь. Художественный театр плохо понимал бы вершины своих стремлений, если бы не счел себя обязанным приветствовать в вас, дорогой Александр Иванович, артиста, который всегда оставался непоколебимым и неизменно верным благородной, культурной миссии театра'.
Затем шли приветствия от провинциальных деятелей сцены — И. О. Пальмина, который говорил от имени 'громады', с лишком 1000 подписей, от театра Корша и от 'маленькой Грузии', представитель коей, соотечественник Южина, одетый в национальный костюм, очень остроумно сказал, прощая юбиляру, что он посвятил свои силы не грузинскому театру: 'Твоя 'Измена' исключает всякую измену', намекая на пьесу князя Сумбатова-Южина. Это вызвало гром аплодисментов.
По окончании приветствий Южин, обратившись к публике, сказал: 'Господа! Сейчас в той роли, которую я сегодня играю, я произнес одну фразу, которую я повторю: 'Я груб в речах'. Я не умею говорить. Все то, что я встретил сегодня от вас, что нашел в лице массы лиц, приветствовавших меня сотни раз, превосходит мои заслуги, то, что я сделал. Все, чему я обязан сегодняшним днем, поистине великим для
