Лордан отрицательно качнул головой.
– Когда следующий
– Через три недели.
– Снова угольщики?
– Боюсь, что да.
– Не важно. Что у них на этот раз?
– Точно не знаю, – солгала девушка.
– А что знаешь?
– Олвис, – Эйтли скривила губы. – Во всяком случае, так говорят. Информация не проверена.
– Понятно, – вздохнул Лордав. В его взгляде сквозила смертельная усталость. – Похоже, наши мальчики здорово обидели своих конкурентов, если те готовы выложить такие деньги…
Звучит как эпитафия, подумала Эйтли, но вслух сказала:
– Так говорят, но, возможно, это утка, чтобы заставить угольщиков пойти на уступки. Ведь он обойдется им в несколько раз больше той суммы, которую они получат в случае выигрыша.
– Это может быть дело принципа, – раздраженно ответил адвокат. – Ладно, время покажет.
– Если хочешь, я загляну попозже, – предложила девушка, берясь за ручку двери.
– Не стоит, я буду в полном порядке. Еще раз спасибо.
Эйтли чувствовала, что его кровь просочилась сквозь плащ и медленно потекла по спине, холодная и липкая, как пот.
– Тогда увидимся, сказала она и прикрыла за собой дверь.
Лордан слушал, как постепенно затихают на лестнице звуки ее шагов, затем со стоном откинулся на спину и уставился на глубокую трещину в потолке. Через три недели, с едва затянувшейся раной (если, конечно, все будет в порядке и она не загноится), ему придется выступать в суде против непревзойденного адвоката и имперского чемпиона Зиани Олвиса. Мастера высшего класса, одного из четырех, может быть, пяти фехтовальщиков, лучше которых не сыскать в мире.
Странно, размышлял Бардас, как спокойно он принял известие о своей смерти. Кивок, язвительная улыбка, словно говорящая «ну а чего вы ожидали?», и две строчки, выбитые на скромном надгробии:
Он не верил в существование богов. Впрочем, даже если Лордан ошибался, они все равно обитали в землях варваров, где-нибудь на другом краю ойкумены, и не слышали его, иначе давно бы покарали за лживую клятву:
«Если выберусь из этой передряги, я зачехлю мечи, выйду на пенсию и открою школу». Сколько раз Бардас произносил эти слова, сколько раз обещал себе завязать, но по сей день оставался тем, кем был: адвокатом с десятилетним стажем, в юности обладавшим недюжинным талантом, но не сумевшим развить его.
Не исключено, что угольщики в конце концов пойдут на Мировую. Такие защитники, как Олвис, выходят на арену в одном случае из десяти, поскольку ни одна сторона не желает являться в суд, заранее зная что иск проигран. Правда, картель угольщиков славится вздорностью.
Они принадлежат к тому типу людей, которые ввязываются в любую свару из-за своей невообразимой жадности, а когда наступают неотвратимые последствия, защищаются с удивительной яростью.
Лордан с легкостью мог представить, как они выбегают из зала суда, путаясь в складках балахонов, горько ругают своего последнего адвоката, несправедливость судебной системы и дают страшные клятвы, что скорее позволят живьем содрать с себя кожу, чем заплатят хоть один пенс за проигранный иск.
«Безусловно, я могу отказаться. Это означает конец карьеры, но зато я останусь живым. В конце концов, можно заняться чем-то другим».
Бардас усмехнулся и повернулся на бок. Он знал, что никогда не откажется от дела из-за трусости или сознания неминуемой смерти. На этом стоит вся система правосудия. Если она рухнет, что будет с ними и с городом, который снискал славу торговой столицы мира благодаря устойчивости и эффективности своего коммерческого права? И кроме того, выбирая профессию адвоката, он вовсе не рассчитывал жить вечно.
Давно, еще в юности, Бардас осознал, что меньше всего на свете хотел бы жить вечно. С тех пор минуло двенадцать лет, а он все еще был жив и успел сделать за это время если не много, то вполне достаточно.
Согласно традиции, гроб с телом погибшего несут шесть собратьев по ремеслу, облаченных в профессиональную одежду с пустыми ножнами на поясе. На крышке гроба лежит второй лучший меч (первый, естественно, переходит в качестве приза победителю) и одинокая белая роза – символ Правосудия.
На практике все выглядит несколько иначе: гроб несут шесть человек, у которых хватило здравого смысла побыстрее оставить юридическую практику и заняться оказанием ритуальных услуг; меч берется напрокат у владельца похоронного бюро, и, кроме того, во время церемонии непременно идет дождь. В свое время Лордан стоял у многих раскисших могил. С годами он забросил это занятие.
И надо ж было так случиться, что Гюэлэн сломался именно тогда, когда Бардас больше всего в нем нуждается. От этой мысли фехтовальщик застонал, свесился с кровати и принялся ощупывать пол, пока пальцы не наткнулись на сверток из грубой шерстяной материи. С усилием адвокат вытащил его наружу. Сверток был покрыт слоями пыли и паутины, но узел развязался на удивление легко. Через мгновение в его руках оказались потрепанные ножны, из которых торчала простая рукоять из вороненой стали. «Ну, вот и клинок. Я не вспоминал о нем на протяжении десяти лет. Но почему бы и нет? В конце концов, какая разница…»
Двенадцать лет назад молодой человек, ставший стариком за три года, проведенных в бесконечных завоевательных походах, поступил в фехтовальную школу, что у Сторожевых ворот, расплатившись пригоршней монет из толстого кошелька. С собой он принес дешевый простенький меч, на котором не было даже клейма мастера. По окончании курса обучения в кошельке все еще оставалось достаточно монет, чтобы приобрести великолепный Гюэлэн и перевести клинок в разряд второго лучшего, затем третьего лучшего, запасного и в конечном итоге свертка под кроватью на шестом этаже «муравейника» у центральной площади.
По правде говоря, он вообще не подходил для работы адвоката: типичный боевой меч, сточенный по краям для облегчения веса и снабженный простой загнутой гардой. До того, как потерять вес, он вкусил немало крови, но с тех пор никогда не удостаивался чести нести бремя человеческой жизни и применялся лишь в учебном бою. Его цена едва ли превышала золотой с четвертью. Бардас никогда не любил этот клинок и ничем ему не обязан. Он подойдет. Фехтовальщик закрыл глаза и погрузился в зыбкую дрему. Ему снились сны, и их нельзя было назвать приятными.
Темрай заглянул в кружку и обнаружил, что она еще наполовину полна. Его терзало искушение незаметно, пока никто не смотрит, вылить содержимое на пол. Но при мысли о такой бесполезной растрате ему становилось плохо, да и новые друзья, по случаю знакомства купившие выпивку, могли обидеться, хотя на вкус пойло было отвратительным, и кочевник чувствовал себя совершенно больным.
– Я слышал, – продолжал один из его сотрапезников, – что, когда человек состарится, вы отвозите его в пустыню и оставляете умирать.
Несколькими часами раньше они остановились возле его скамьи: четверо широкоплечих мужчин средних лет, тоже работающие у печей – веселые, громкоголосые и чрезвычайно общительные. Заметив, что они направляются к нему, Темрай встревожился: рабочие могли питать к новичку самые недобрые чувства – ведь он, чужак, занял место одного из них. Поговаривали, будто многие из наиболее опытных мастеров в арсенале принадлежат к своего рода клану, возможно, эти четверо тоже оттуда и пришли выгнать его вон. Юноша испытал величайшее облегчение, когда обнаружил, что рабочие всего лишь хотели пригласить его выпить с ними после работы.
– Нет, – покачал головой Темрай и с удивлением обнаружил, что перед глазами все поплыло, – мы очень уважительно относимся к старикам. Они мудры и много знают. Они принимают решения и указывают, как делать то или другое. Мой отец…
Осознав, что чуть не проболтался, кочевник замолчал и закашлялся, сделав вид, будто поперхнулся вином. Собутыльники нашли это чрезвычайно забавным и с радостью принялись барабанить по спине
