— Когда он прилетает?
— Послезавтра.
— Послезавтра — это воскресенье?
— Да. Его надо встретить и разместить до понедельника…
Григорий Борисович задумался. «И что это богатые гинекологи так упорно пренебрегают отелями? У меня ведь даже телевизора нет. К тому же я рано встаю. Печатаю на машинке…»
При мысли о работе у него заныло сердце. Кошмар потерянного времени угрюмо замаячил впереди.
— У меня телевизора нет, — сказал писатель.
— И чудно. Вы будете разговаривать. Мишка такой интеллектуал, это страшное дело. У него сплошные афоризмы в голове…
У писателя окончательно испортилось настроение. Контуры жизни становились все более расплывчатыми. Миша, засада, самолет из Детройта… Гинеколог, сплошные афоризмы… Что происходит? Где выход из этого страшного тупика? Как получилось, что его личная, уединенная, нормальная жизнь столь дико запуталась?..
Над озером, естественно, кружились чайки. С противоположного берега доносился голос Мизиано. По шоссе неслись автомобили, тормозя возле разъезда. Лес на горизонте даже в солнечный день казался мрачным и запущенным.
Писатель очнулся. Почувствовал на лице своем широкую блуждающую улыбку. Испытал неожиданно острое сочувствие ходу жизни в целом. И вдруг отчетливо, даже звонко, произнес нечто такое, что удивило его самого.
— Главное, успокойтесь. Все будет нормально. Я сделаю все от меня зависящее…
И дальше, уже обращаясь к себе:
«Как же это будет называться? Допустим — «Мы и гинеколог…» Надо заменить фамилию… Ну, скажем: «Мы и гинеколог Буданицкий».
Старый петух, запеченный в глине
Моя жена проснулась и спрашивает:
— Кто может звонить в четыре утра? Даже интересно… Ты не спишь?
Я сказал:
— Ничего интересного.
Раньше, еще в Союзе, лет двадцать назад, это могли быть знакомые пьяницы. Помню, дисквалифицированный боксер Литовченко кричал мне:
— Еду! Жди! Готовь закуску!
Я вяло сопротивлялся:
— Сейчас ночь.
— Вечно у тебя ночь, когда я звоню.
— Да и выпивки нет.
В ответ раздавалось:
— Должен тебя разочаровать: есть, и в неограниченном количестве…
Так было в Союзе.
Я встал, прикрывшись газетой. Пол был теплый. Подошел к телефону. Слышу, говорят по- английски:
— Это полиция. С вами желает беседовать…
— Кто? — не понял я.
— Мистер Страхуил, — еще раз, более отчетливо выговорил полицейский.
И тут же донеслась российская скороговорка:
— Я дико извиняюсь, гражданин начальник. Страхуил вас беспокоит. Не помните? Восемьдесят девятая статья, часть первая. Без применения технических средств.
Я все еще не мог сосредоточиться. Слышу:
— Шестой лагпункт, двенадцатая бригада, расконвоированный по кличке Страхуил.
— О, Господи, — сказал я.
Страхуил повысил голос;
— Все, начальник, испекся. Припухаю у ментов в районе Двадцать первой и Бродвея. Надо срочно выкуп заплатить. А у меня тут, кроме вас, ни одного солидного знакомого. Шплинта зарезали. Володя- Рваный лечится от алкоголизма.
— Что произошло? — спрашиваю.
— Да ничего особенного. В Сирсе повязали, гады. С мантелем в руках.
— Что значит — с мантелем?
— Я мантель примерял, такой каракулевый, дамский.
Тут я наконец все понял:
— Ты шубу украл?
— Какой — украл?! Пытался. А то сразу — украл. Пытался и украл — вещи разные. Это как день и ночь.
Я задумался — что происходит? Одиннадцать лет я живу в Америке. Шесть книг по-английски издал. С Джоном Апдайком лично знаком. Дача у меня на сотом выезде. Дочка — менеджер рок-группы «Хэви метал». Младший сын фактически не говорит по-русски. И вдруг среди ночи звонит какой-то полузабытый ленинградский уголовник. Из какой-то давней, фантастической, почти нереальной жизни. Просит за него выкуп уплатить — четыреста долларов.
— Иначе, — говорит, — в тюрьму отправят, к черномазым. Удовольствие ниже среднего.
Я вынес телефон на кухню. Потянулся за сигаретами. Слышу:
— Гражданин начальник, захватите четыреста пятьдесят для ровного счета. Надо же отметить это дело, выпить по такому случаю.
Тут я немного опомнился, спрашиваю:
— Который час, ты знаешь?
— По московскому времени скоро двенадцать.
— При чем тут московское время?!
Но полицейский мне уже адрес диктует:
— Двадцать один, ноль три, второй этаж, сержант Барлей.
И голос Страхуила:
— Гражданин начальник, выручайте!
Моя жена спросила:
— Что такое?
Я даже отвечать сначала не хотел. Ну что я ей скажу? Звонит, мол, уголовник Страхуил. Просит внести за него четыреста долларов. Бред какой-то.
— Кто это? — спрашивает жена.
— Так, — говорю, — знакомый артист.
— Что у него случилось?
— Денег просит.
— Вечно тебе звонят какие-то подонки. Почему тебе Солженицын не звонит? Или Барышников?
— Видимо, — говорю, — у Барышникова денег хватает.
Я оделся, вывел из гаража машину. Еду и думаю: ведь рассказать кому-то — не поверят. Это только с русскими бывает. Уехал человек в Америку. Шесть раз переезжал с одной квартиры на другую. Стал домовладельцем. Все забыл. Все былые телефоны, имена, названия ленинградских улиц. И вдруг — звонок.
Мне один знакомый еще в Ленинграде рассказывал. Пристали к нему два хулигана в электричке.
