Освещение поминутно менялось. Яростный послеполуденный свет то разгорался, то бледнел, смягченный дымчатым фильтром. Солнце сквозь летучие пряди развеянных облаков, угасая и вспыхивая, играло в осколках, усеявших клумбу. Лишь остроугольные дыры в стекле независимо от освещения кололи глаз беспросветной мглой.
'Черная краска конечно же ни при чем, хоть, признаться, и влияет на настроение, - решил Люсин. - Это для Подмосковья не слишком привычный колер, а в Европе, особенно на Севере, многие так красят свои дома'.
Мысль отогнать легко, но как избавиться от беспокойного ощущения, что нечто подобное уже разыгрывалось на подмостках жизни и, как ни крути, печальной развязки не избежать? Так бывает во сне, когда страдаешь от того, что тебе уже снилось такое однажды и все предрешено, не соскочить с наезженной колеи. Не сон, к сожалению, а явь назойливо повторялась: уединенная загородная дача, закрытый изнутри кабинет, где велись научные эксперименты, и в итоге - пропавший хозяин. Такое он, Люсин, уже однажды встречал. Правда, стекла тогда остались в целости и сохранности. Не то что здесь...
Приступив к будничным и не слишком веселым делам, Владимир Константинович убедился, что ощущение неблагополучия, быть может даже какой-то ущербности, исходит не только от дачного домика, повитого лозами дикого винограда. Неизъяснимой скорбью дышали здесь воздух, всегда прохладный в тени, и обильно политый чернозем, и выцветшее за лето поднебесье, промытое отлетевшей куда-то далеко грозой, и горящие тяжелыми каплями сосны. С изощренной четкостью прорисовывались закопченная печная труба, слишком мощная для скромной двухскатной крыши; перекрестье антенны и моховая зелень шиферных волн, усыпанных слежавшейся хвоей. Что-то удерживало Люсина, мешало ему ступить под этот кров, отмеченный знаком печали. Поблагодарив участкового, он обменялся ничего не значащими замечаниями со следователем прокуратуры и коротко обрисовал стоявшую перед каждым задачу. Все его действия протекали на неуловимой грани профессионального автоматизма, почти не задевая мозга, настроенного на сокровенное дыхание невидимого простым глазом мира.
Нет, не стихийные борения небесной тверди, чья изменчивая игра вечно тревожит спящий инстинкт, заставили Люсина прислушаться к заунывному подрагиванию потаенной струны. Холодное сияние в вышине, и запах щедро унавоженной почвы, и сырое дыхание набежавшего ветерка - все было лишь антуражем, аранжировкой навязчивого мотива, долетавшего из иной, едва постигаемой дали. Глубинные сигналы исходили, пожалуй, из сада, осмотренного хоть и мельком, но схваченного на безошибочном уровне подсознания, примечающего малейшие отклонения. Из них и соткалось неотвязное, как предчувствие беды, ощущение угрозы.
Заботливо ухоженный участок перед домом менее всего походил на сад, невзирая на побеленные стволы и ветви, сгибающиеся под тяжестью яблок, обложенные керамической плиткой куртины и грядки. И к огороду его никак нельзя было причислить, хотя курчавилась местами петрушка и бело-лиловой дымкой обозначился цветущий кориандр.
Поймав неприметный кончик, Люсин бросился за путеводным клубком, напрочь забыв про положенный распорядок и неизбежные формальности. Скользнув сосредоточенным взором по лицу застенчивого участкового, которому не терпелось выложить подробности, он запахнул плащ и нырнул в заросли шиповника, обрушившегося каскадом капель и ворохом лепестков. Молодая почтальонша и владелец соседней дачи, привлеченные в качестве понятых, с явным смущением полезли следом.
- Погоди, лейтенант, - остановил Крелин участкового, лунатически двинувшегося за ними. - Пусть Владимир Константинович сперва сам разберется. Ты лучше нам расскажи. - И он приглашающе махнул рукой следователю Гурову, который задумчиво прогуливался возле выбитого взрывом окна. Усеявшие клумбу осколки однозначно указывали на то, что стекло не было выдавлено снаружи. Крелин с первого взгляда отмел возможность имитации, хотя земля перед домом и была основательно затоптана.
Гуров недоуменно пожал плечами и, достав сигареты, направился к эксперту. Наслышанный о причудах Люсина, он тем не менее впервые встречался со столь откровенным пренебрежением процедурой осмотра, выразив свое неодобрение сердитым попыхиванием. Крелин, работавший с Люсиным двенадцатый год, постарался разрядить обстановку.
- У каждого из нас свой бзик, - виновато улыбнулся он. - Недаром на Востоке говорят, что лучше один раз увидеть, чем семь раз услышать.
- Мы не на Востоке, - неприязненно поежился следователь, отирая пучком травы ботинки, забрызганные оранжевым молоком чистотела, изобильно растущего вместе с крапивой по краям дорожки. - Лично я предпочитаю сначала выслушать свидетелей.
- Так ведь нет их, свидетелей, Борис Платонович, - развел руками эксперт. - Аглая Степановна. - Он кивнул на мрачнейшего вида старуху, прикорнувшую на лавочке возле крыльца. - Она ведь только на пятые сутки домой заявилась... Правильно, лейтенант?
- Так точно, - оживился участковый. - И сразу по соседям кинулась. Они небось и наследили, где только могли. Каждому, понимаете, надо в окно просунуться! Хорошо еще, что дверь взломать не надумали...
- Непонятная штука, - размышляя вслух, вздохнул следователь и раздраженно вмял в грязь окрашенный никотином окурок. - Зачем ему вообще понадобился этот замок? И почему только с внутренней стороны? От самого себя запирался?..
- Я и говорю: у каждого свои странности. - Крелин снисходительно опустил веки. - Взять хоть ее, - он двинул подбородком в сторону старухи, застывшей, как изваяние, с перекрещенными на коленях руками. - Сидит - не шелохнется, будто ей абсолютно до лампочки.
- Степановна у нас кремень! - уважительно поддакнул участковый. Каждое слово приходится чуть ли не клещами вытаскивать. А ведь любит она Георгия Мартыновича, души в нем не чает... Вы это очень верно... насчет странностей. Я вот и за собой замечаю...
- Рано, молодой человек, рано, - властно пресек откровенные излияния следователь. - Лейтенантам странности не положены. Вы лучше вот что скажите. - Ловким щелчком он выбил из пачки новую сигарету. - Солитов всегда таким анахоретом жил? У него семья, кажется? Квартира в городе?
- Так ведь лето теперь, - не понял лейтенант, стряхнув прилепившиеся к безупречно отглаженным брюкам колючки. - Георгий Мартынович в институте работает, каникулы у них теперь.
- Каникулы-каникулы, - протянул нараспев следователь. - Вот она, жизнь человечья. Жена умерла, дети разъехались по заграницам, и остался мужик в полном одиночестве. - Он сочувственно поцокал языком, покосившись на мумию в застиранном платочке, безучастно дремавшую под рябиной. - Со Степановной, как я вижу, не очень-то поговоришь... Студенты там, аспиранты всякие не навещают?
- Кто их знает. Может, и навещают.
- В мое время не забывали учителей, - посочувствовал пожилой представитель прокуратуры. - Это теперь никому ни до кого дела нет... Но где же наш старший инспектор? - Он нетерпеливо взглянул на часы. - Чего копается? Дело ведь явно не рядовое...
- Может, оттого и копается, что не рядовое, - заметил Крелин.
Люсин между тем обошел дом кругом, окончательно убедившись, что пристрастия его хозяина были далеки от традиционных.
В непосредственном соседстве со штамбовыми розами изобильно произрастал, растопырив колючие листья, чертополох, кусты бузины чередовались с волчьей ягодой и дурманом. На узких, высоко приподнятых над поверхностью грядках вместо моркови и огурцов золотились звездочки зверобоя, качались скромные головки тысячелистника. Среди ошарашивающего разнообразия Люсин распознал валерьяну и донник, душицу и мяту, девясил, шалфей и горец. Пятачки целины, оставленные под первозданный подорожник, пастушью сумку и коровяк, надменно покачивавший желтыми стрелами крупных соцветий, чередовались огороженными проволокой квадратами, где, как рептилии в террариуме, зловеще наливались ядом зонтики леха, метелки эфедры, вороний глаз, белена. Лишь обладая поистине нездоровой фантазией, можно было высадить на клумбах ревень заодно с вероникой, календулой и полынью... Сад отрав, огород целебных кореньев и приворотных зелий...
Что ж, рассудил Люсин, каждый волен выращивать на своей земле, что душа пожелает, в том числе и столь экстравагантные культуры. Благо хозяин - профессор, доктор наук и, очевидно, съел на этом деле собаку. Токи воздуха перетекали запахами медуницы, прохладой аниса, щекочущей в горле истомой прелой листвы - до сладостной печали, до горячего прилива, до слез. Теперь Люсин почти наверняка знал, что не
