сколько денег снял Георгий Мартынович со сберкнижки. Не упускайте свой шанс, Корнилов. Докажите, что вам еще можно верить.
- Ну да, а после вы станете лепить мне спекуляцию.
- Владимир Константинович, кажется, уже дал вам разъяснения на сей счет, - осторожно вмешался Гуров. - Я со своей стороны, как говорят, не для протокола могу лишь заметить, что на суде, если до этого дойдет, вы будете вправе отказаться от своих показаний. Но я почему-то уверен, что мы с вами поладим без всякого суда... Итак, сколько вы запросили за книгу?
- Полторы, - после долгого размышления ответил Корнилов.
- Тысячи? - на всякий случай уточнил Борис Платонович.
- Ну!
- Кстати, куда вы звонили в тот вечер Солитову: на дачу или же на квартиру? - спросил Люсин.
- На дачу.
- А собственно, почему профессор, пожилой, уважаемый всеми человек, должен был обязательно ехать к вам? Не проще ли было вам самому отправиться к нему на Синедь?
- Не знаю, право. - Петя взглянул на Люсина с некоторой растерянностью. - Уж так вышло. Да и не с руки мне было переться на край света с таким талмудом. Мало ли что...
- Ладно, это я так, замечание по ходу. - Владимир Константинович демонстративно закрыл блокнот. - Лично мне почти все ясно. Еще раз простите за вмешательство, Борис Платонович.
- Собственно, мы приблизились к финишу. - Гуров довольно потянулся в предвкушении предстоящего отдыха. - Остается уточнить, Петр Васильевич, где и как вы провели интересующий всех нас день 16 августа?
- Короче говоря, если я не ошибаюсь, вас интересует мое алиби?
- Вы не ошибаетесь.
- К великому сожалению, у меня его нет. Весь день я провел дома. Сначала ждал профессора, потом занялся составлением одного библиографического списка и провозился до ночи. Живу я одиноко, и никто не может свидетельствовать в мою пользу.
- Ничего страшного, - успокоительно заметил Гуров. - В такого рода делах вообще не бывает полного алиби. Ведь в принципе вы могли позвонить Солитову и не по собственной воле, а, скажем, выполняя чье- то поручение? Это первый вариант. Возможен и второй. Вы могли рассказать об условленной встрече другому лицу, причем без всякой задней мысли. В этом случае вы не несете ответственности за неблаговидные действия этого лица, при условии, конечно, что назовете его нам. Я ничего не утверждаю, а лишь выдвигаю вполне естественные предположения.
- Одним словом, куда ни кинь, всюду клин, и мне хана?
- По-моему, вы превратно истолковали мое разъяснение. Мы ничего от вас не скрываем, ни я, ни Владимир Константинович. Игра идет, что называется, в открытую. Такое доверие надо ценить, Петр Васильевич. Гуров протянул Корнилову отпечатанный протокол. - Пожалуйста, прочитайте и, если согласны, подпишите свои показания.
- А что потом?
- Потом? - Борис Платонович недоуменно пожал плечами. - Потом вы напишете, у кого купили и кому продали книгу. Я тут же отмечу вашу повестку, и мы разойдемся к обоюдному удовольствию. Если понадобится, вызовем еще. Об ответственности за дачу ложных показаний вы знаете. Подписали? Значит, все правильно? Ну, и расчудесно... А теперь пройдите в приемную. Там вам дадут перо и листик бумаги.
- И что ты о нем думаешь? - спросил Люсин, закрыв за Корниловым дверь.
- Дрянцо-человечек, но к делу, по-моему, не причастен.
- Мне тоже так кажется, хотя чего-то он явно недоговаривает.
- Боится, что всплывут живописные подробности книжных гешефтов. Это очевидно.
- Не только, Борис Платонович, тут что-то еще есть... Я бы понаблюдал за ним недельку-другую.
Глава двадцать пятая
___________________________________
ЛЮБОВНИЦА АРАМИСА
Березовский просыпался теперь по утрам с давно забытым ощущением жадного и радостного нетерпения. Так бывало в далеком детстве, когда каждый новый день манил продолжением увлекательной и вечно новой игры.
Он жил в самом доподлинном замке-дворце, среди теней, в которых узнавал черты им же самим выдуманных героев. Заманчиво было выискивать в тусклой дымке старинных зеркал персонажей грядущих романов, которые скорее всего останутся промелькнувшим видением. Разбирая собранные в библиотеке письма и документы, Юрий Анатольевич с веселым удивлением следил за конкурентной борьбой, которую вели безмолвные тени. В счастливые мгновения полного сосредоточения ему начинало казаться, что сам он почти не причастен к мелькающим в воображении сценам.
Алхимика Мельхиора, теряющего рассудок под колокольный звон, сменяла очаровательная негодяйка- маркиза, которой в роковую минуту предательства давал пинка безымянный пока пражский студент, повстречавший в переулках Юзефова глиняного истукана. В сокровищницах, которые открывались перед Березовским, словно по волшебству, хранился материал для книг, которые можно было бы сочинять до скончания века. От подобной перспективы становилось как-то не по себе.
С рассветом он отправлялся к форелевому ручью, где за каких-нибудь полчасика выхватывал несколько радужно сверкающих крапчатых рыбин. Форель не брала приманку в прозрачной воде, поэтому перед каждым забросом приходилось бросать в стремнину лопату-другую песку, заботливо припасенного здешним егерем. Именно ему и сдавал Юрий Анатольевич ежедневный улов, боясь нарушить навязанный врачами режим. Но те дни, когда он позволял себе немного полакомиться, оставляли в памяти неувядаемый след. В этом мнилось что-то влекуще запретное. Нечто подобное переживал, наверное, крестьянский парень, украдкой пробравшийся в охотничьи угодья сеньора. По феодальному праву, за самовольную ловлю форели можно было угодить в колодки.
Отдохнув за чашкой чаю на веранде ресторанчика, где так упоительно пахло сосновой доской, Березовский возвращался в свою комнату. Там уже вовсю пылали в камине дрова, а в фаянсовом кувшине для умывания ждала свежая колодезная вода. Лишь электрическая лампа - ему так хотелось почитать вечерком при свече - мешала полному слиянию с этими стенами и потолками, где, многократно отражаясь, еще не совсем замерло эхо минувших дней.
К двенадцати, когда открывались ворота музея, Юрий Анатольевич спускался во внутренний двор. Сплошь оплетенная лозами стена, легкие портики и гербы на фронтоне палаццо всякий раз напоминали ему об Аквитании. Смутно мерещившийся строителям замка идеал нашел здесь предельно полное, воплощение, несмотря на эклектическое смешение стилей и вопиющее небрежение элементарными законами архитектуры. Победа духа всегда достигается ломкой форм.
Поднимаясь по скрипучей винтовой лестнице и отыскивая в причудливых резных узорах знакомые элементы пятиугольника, Березовский лишний раз убеждался в том, что кто-то постарался взрастить на чужбине альбигойскую розу. Прожив несколько упоительных дней в доме, где таинственно скрещивались мировые линии эпох и судеб, он успел изучить и бывших его хозяев. Он постигал их характеры и вкусы по писанным живописной кистью портретам, по любовным письмам, что хранились в фамильных шкатулках, по мелочам интимного быта и книгам, в которых с точностью до крейцера записывались расходы. Но чего- то постоянно недоставало. Словно минувшее и впрямь было запечатано тайным знаком на камне и дереве, понятным лишь посвященному.
Последние обитатели замка, владевшие родовым поместьем вплоть до 1945 года, оставили после себя великое множество фотографий, рассованных по пухлым альбомам, переплетенным в сафьян, а то и вовсе без разбору сваленных в ящики столов.
Перебирая визитные карточки с коронками титулованных особ, поздравительные открытки и послания соболезнования с черной каймой, Юрий Анатольевич все чаще думал о том, насколько случаен или, напротив, исторически закономерен был выбор пэра Франции, решившегося навсегда поселиться в чужой, доселе ему неизвестной стране...
Шарль Аллен Габриель, принц де Роган, сбежавший от якобинского террора в коронные владения кайзера Леопольда Второго, выстроил свою новую резиденцию в Северной Богемии, неподалеку от
