– Будет чем в полку похвастаться, – оскалился Мазёвый. – На родную губу любой дурак попасть может, а вот на вражескую мы с тобой первыми загремели.
Поначалу орки молча таращились на землян, очевидно, не вполне доверяя собственному зрению. Приподнялись на локтях и тупо смотрели. Танкист позабыл про свою постирушку. Вода из крана шумно хлестала по его закаменевшим от удивления рукам. Потом храмовник, не меняя позы, пнул ногой в днище шконки второго яруса и что-то сурово рявкнул. Сверху бойко спрыгнул пехотинец. Подскочил к землянам. Что-то затараторил. Толкнул в плечо одного, другого. Танкист при этом как-то сжался и принялся за стирку с удвоенным энтузиазмом.
– Всё как дома, – буркнул Мазёвый. – Храмовник у них за пахана. Этот чертила у него в шестерках. И конечно же, чухан в углу, увлеченный стиркой чужих портянок.
– Тюрьма, брат, она, как и армия, на всех планетах одинаковая, – философски отозвался Че.
Возмущенный хладнокровием людей, пехотинец удвоил натиск. Без устали сыпя непонятными словами, он склонялся то к одному, то к другому разведчику. Свирепо заглядывал в глаза, наигранно посмеивался, брызгал слюной и толкался. Он был выше людей на полторы головы, а ужимками отчетливо напоминал шимпанзе из зоопарка.
– Повяжи слюнявчик, чмо зеленое, – презрительно произнес Че Паев, отпихивая пехотинца связанными руками и делая шаг в сторону свободной шконки. – Не утресся после тебя.
Слов орк не понял, но, чтобы остервенеть, ему хватило действий и интонации землянина. Он схватил Че Паева за ворот кителя, развернул лицом к себе. Что-то гавкнул и тут же повалился на пол. Болезненно заскулил и заматерился, держась руками за колено, секундой ранее звонко хрустнувшее под ударом земного армейского ботинка. Храмовник был молниеносен. В одно движение он слетел со шконки, сократил дистанцию и снес Че Паева ударом ноги в грудь. Выучка войсковой элиты была видна невооруженным глазом. Боец врезался в стену и сполз на пол. Храмовник процедил несколько слов и указал на очко в углу камеры. Зло сверкнул глазами на Мазёвого.
– Я, конечно, не лингвист, но, по-моему, этот черт пытается сказать, что в орочьей хате место человека у параши, – проговорил Мазёвый, косясь на Че Паева, который поднимался, потирая связанными руками ушибленные ребра. Храмовник нетерпеливо повторил свой жест, всем видом требуя от людей повиновения. Подле него встали еще два пехотинца. Тот, что валялся на полу с покалеченной ногой, не прекращал злобно браниться и угрожать. Слова его были для людского уха непонятными, но интонации и жесты обладали предельной выразительностью.
– Предлагаю объяснить этим зеленым человечкам всю глубину их заблуждений, – сказал Че, исподлобья поглядывая на обидчика. Безоружный бой со связанными руками входил в программу тренировок полевой разведки, так что путы на запястьях людей не особенно смущали.
– Согласен, – кивнул Мазёвый и сразу завопил: – Банзай, земляне!
Рукопашная затянулась на целую минуту. Кто хоть раз в жизни дрался, знает, что это очень долго. Когда смолкли последние звуки бурной потасовки, в камере осталось всего три живых существа. Два землянина плюс танкист, трусливо забившийся под шконку. Разведчики хлюпали разбитыми носами и ощупывали связанными руками места ушибов на предмет сломанных костей. При этом их окровавленные, опухшие лица выражали полную удовлетворенность результатом. Храмовник со свернутой шеей и порванным зубами ухом лежал, уткнувшись лицом в очко.
– Мазёво! Качество как по ГОСТу!
– А я вот думаю, зря сержант наше самбо охаивал. Когда пистолет отбирают, польза тренировок становится неоспоримой.
Квадратное окошко в двери камеры резко распахнулось. За ним показалось орочье лицо. Глаза надзирателя округлились. Лицо вытянулось. Окошко захлопнулось.
– Чувствую, вломят нам сейчас, брат, за наше самбо прикладами по костям.
– И ведь не докажешь, что черти первыми начали.
– Не то это место, чтоб справедливости здесь искать, – с саркастичной улыбкой вздохнул Мазёвый.
Вопреки ожиданиям, бить их не стали. Пришедший в камеру усиленный конвой, грозя оружием, заставил людей распластаться на полу лицом книзу. Орки долго разглядывали учиненное в камере побоище, допрашивали обалдевшего от страха танкиста, недоверчиво проверяли путы на руках людей. То и дело принимались о чем-то спорить промеж собой. Чувствовалось, что инцидент произвел на зеленокожих сильнейшее впечатление. Под дулами луч-мастеров разведчиков перевели из камеры в темный каменный мешок два на два. Ни шконок, ни умывальника. Из всех удобств зловонная бадья с присохшим к стенкам дерьмом.
– Быстро же мы здесь на карцер напросились.
– Хоть бы руки развязали, скоты! Я уже пальцев не чувствую.
Бойцы уселись на пол, подальше от дурно пахнущего удобства. Долго молчали, глядя в холодную темноту. Заговорили после того, как земля вздрогнула еще раз.
– Ты о бабах думаешь, брат?
– Непрестанно.
– А о побеге?
– Периодически.
– И чего надумал?
– Пока ничего толкового, – вздохнул Мазёвый.
– Такая же херня.
Сложно сказать, сколько времени они просидели в карцере. По их собственным ощущениям, никак не меньше четырех часов. Впрочем, в условиях, далеких от комфорта, пятнадцать минут могут показаться сутками. Тьма, холод, вонь, жесткий камень под задницей и пугающая неясность дальнейшей судьбы – такое сочетание способно здорово исказить субъективное восприятие времени.
Дверь карцера распахнулась, и в прямоугольнике света возник крупный пожилой орк. На его торсе и руках белели старые шрамы от пулевых и осколочных ранений. Матерый ветеран. Его иссиня-черный килт и золотое ожерелье разведчикам ни о чем не говорили, но, судя по тому, как вели себя маячащие за его спиной офицеры, чин у старика был не ниже генеральского. Он с интересом окинул взглядом землян, щурящихся от бьющего из коридора света. Улыбнулся уголками губ. Негромко задал вопрос, обращаясь к кому-то у себя за спиной. Выслушав ответ, улыбнулся еще шире. Указал рукой на разведчиков и что-то сказал. Ему возразили из-за спины. Старик обернулся и взглядом пришпилил возразившего к полу. Мазёвый видел, что у офицера в прямом смысле коленки начали подгибаться. Старик повторил сказанное ранее и вновь посмотрел на разведчиков. Теперь в выражении его лица отчетливо просматривался намек на уважение к пленникам.
– Вы это, – начал Мазёвый, – или казните нас уже, или пожрать дайте.
– И развязать было бы неплохо, – присовокупил Че.
Разведчики, конечно, не надеялись, что их слова будут поняты. Поэтому свою речь они подкрепляли усиленной работой мысли в расчете на телепатию храмовников. Старик рассмеялся, отдал еще один короткий приказ своим офицерам и ушел. После этого положение землян поменялось кардинально. Их перевели в нормальную пустующую камеру и добросовестно оказали помощь по медицинской части. Сменили повязки на старых ранах и ожогах. Свежие синяки и ссадины смазали пахучим ярко-оранжевым бальзамом. Че Паеву заштопали обрубки пальцев на левой руке и грамотно забинтовали. Напоследок обоим вкололи антибиотики и обезболивающие. Со стороны оказание медицинской помощи выглядело странно, если не смешно. Пока двое зеленокожих офицеров возились с бальзамами и бинтами, еще четверо непрерывно держали землян на прицеле.
– Боятся они нас, – самодовольно констатировал Че Паев.
– Не то слово, брат.
– А я вот думаю, про которые из наших подвигов им доподлинно все известно?
– Да почитай про все.
– Думаешь? – усомнился Че.
– Уверен. Ты вспомни, как нас в плен брали. По мелочам размениваться не стали. Сразу из артиллерии ударили. Я считаю, храмовники за нами дня два охотились. С того самого момента, как мы сортир взорвали. Только вычислить наш следующий шаг для них было нереально. Мы и сами толком не знали, куда идем.
