— Миссис Джоселин Гвиневера Маршантьер Джонс.
— Совершенно верно.
— Мистер Саттон ждет вас. Присядьте, пожалуйста. Он сейчас выйдет.
Сажусь на мягкую, роскошную кожу. Раскрываю журнал. Фотографии всем довольных господ, стоящих посреди лужаек, на фоне своих грандиозных домов, великолепие их гостиных. И, боже, я действительно слышу, как произносится, и правильно произносится, мое полное имя, совсем как в суде перед вынесением тебе смертного приговора. И слышу благозвучный скрип петель, с которым закрывается за моей спиной решетчатая дверь тюремной камеры. Впрочем, это всего лишь выходит в приемную высокий мужчина с волнистыми седыми волосами. На нем темно-синий в тонкую полоску костюм, он пересекает ковер. Улыбается, протягивает руку, отвешивает легкий поклон, и все ее старые, болтающиеся в мешке кости становятся совсем уже хрупкими, однако она встает, пожимает мужчине руку, и он берет ее под локоток.
— Как приятно познакомиться с вами, миссис Джонс. Спасибо, что пришли. Я мистер Саттон. Сюда, пожалуйста. Вижу, вы обратили внимание на наш ковер.
— Да, он на редкость красив.
— Брюссельский, ручной работы. А, и это тоже, как я замечаю, не ускользнуло от вашего взгляда.
— Да.
— Пауль Клее. Подлинник. А здесь, не сочтите за макабрическую претенциозность, Чарльз Аддамс[23]. Ну, а это Эдвард Гори[24]. Приятно, когда взгляду есть на чем зацепиться на наших стенах.
— Я не сказала бы, что просто зацепиться.
— Touche[25], миссис Джонс. Touche. Да, совершенно с вами согласен. Пожалуйста, проходите. Вот сюда. Присаживайтесь.
— Спасибо.
— Полюбуйтесь нашим видом на штаб-квартиру Организации Объединенных Наций и на Ист-Ривер — до самого Куинса, ну а если взглянуть в ту сторону, на запад, вам откроется весь штат Нью-Джерси, а за ним и Скалистые горы.
— Потрясающе.
— Благодарю вас. В ясные дни отсюда, разумеется, целиком виден Бруклин, можно даже следить за садящимися в “Кеннеди” самолетами. Поскольку вселялись мы в это здание первыми, а владелец его — наш клиент, то мы и решили воспользоваться приятной возможностью занять здесь самые верхние этажи. Ну-с, миссис Джонс, полагаю, вы не так уж сильно удивлены тем, что мы, если позволите прибегнуть к сильному выражению, призвали вас сюда. Вы ведь, разумеется, миссис Джоселин Гвиневера Маршантьер Джонс.
— Да.
— Не стоит так волноваться.
— Ну, на самом деле, я немного спешу. Сегодня в музее “Метрополитен” последний день выставки Шагала. Мне нужно поспеть на Мэдисон-авеню, а автобусы в этот час по центру ходят медленно.
— А потом вам еще придется пересечь город и выехать в пригород.
— Да. И меня томит неспокойное, чтобы не сказать тревожное, любопытство относительно повода, по которому вы захотели со мной повидаться.
— Да, разумеется. Прошу вас, не смотрите на эти папки с таким страхом. Просто дело получилось довольно странное, вот мы и сочли необходимым проявить — перед тем как обратиться к вам — определенную осмотрительность. Впрочем, кое-какие из загадок нам разрешить удалось. Вы несомненно являетесь поклонницей искусств. Каковым был и мистер Мак-Дурбрински. Видите ли, мы не сумели найти в его бумагах ни одного упоминания о вас. И я уверен, вы не будете возражать, если я задержу вас немного, пообещав, что задерживать дольше необходимого ни в коем случае не стану. Хотя, если желаете, мы готовы перенести нашу встречу, чтобы вы могли прийти на нее с вашими юридическими консультантами. А сейчас, если вы не против, я просто предоставил бы вам копии всех относящихся к сути дела документов и ознакомил вас с самыми существенными фактами. Уверен, вам будет интересно услышать то, что я имею сказать, так что давайте перейдем прямо к практической стороне дела, и я постараюсь изложить ее как можно быстрее. Могу я предложить вам что-нибудь выпить.
— Нет, спасибо. Но что я такого сделала.
— Миссис Джонс, я сознаю, что все это может оказаться для вас потрясением, особенно если учесть объем состояния, о котором идет речь. Но, в сущности говоря, никаких причин для тревоги нет. Мы действуем как единоличные душеприказчики мистера Мак-Дурбрински. Как вам, должно быть, известно, мистер Мак-Дурбрински был джентльменом до крайности замкнутым, если не сказать скрытным, и лишь немногие знали об истинном размахе его деловой деятельности, каковая охватывала далеко не одно только швейное производство с его основными продуктами, а именно дамским бельем и спальными принадлежностями.
— Мистер Саттон, я действительно думаю, что мне следует сказать вам — я не понимаю, о чем вы говорите, и не понимаю, какое отношение это имеет ко мне.
— О, но мы уже скорым шагом приближаемся к этому. Не знаю, осведомлены вы об этом или нет, однако мистер Мак-Дурбрински был также финансистом, основателем нескольких хорошо известных ныне американских компаний, в которые он вложил немалые средства, — главным образом тех, что подвизаются в электронике, британском банковском деле и компьютерной индустрии. Что и объясняет причину, по которой относительно небольшое швейное предприятие, куда меньшее, скажем, чем “Братья Митчелл”, позволило мистеру Мак-Дурбрински стать столь состоятельным человеком. Уже многие, как вы знаете, годы страдая от почечной недостаточности, мистер Мак-Дурбрински незадолго до смерти распродал почти все свои долевые паи. По счастью, это случилось в то время, когда цены на них сложились особенно высокие. Так что, к полной, возможно, для вас неожиданности, состояние мистера Мак-Дурбрински, с той точностью, с какой его пока удается определить, может исчисляться суммой, весьма значительно превышающей двадцать восемь миллионов долларов или около того — по нынешним оценкам. А мы, смею сказать, подсчетов еще не закончили. Да. Я вижу, вы сильно удивлены. Мы тоже.
— Могу ли я все-таки попросить, мистер Саттон, чтобы вы объяснили мне, о чем вы говорите. Пожалуйста. Мне, разумеется, лестно, что выбор ваш пал на меня, однако надеюсь, все ваши речи не являются прикрытием некоторой разновидности торговли белыми рабами. И мне не следует готовить себя к необходимости с криком бежать к лифту.
— Ха-ха, что ж, вот теперь я могу поверить, что вы и мистер Мак-Дурбрински были друзьями и что вы должны немало знать о его делах.
— Друзьями мы с мистером Мак-Дурбрински никогда не были. И о делах его мне решительно ничего не известно.
— Понятно. Ага. Хорошо. Конечно, он был господином более чем осторожным. И полагаю, при размерах его состояния, мог производить впечатление человека, если позволите так выразиться, прижимистого и чрезмерно консервативного. Как вам известно, найдутся люди, которые могли бы поддаться искушению охарактеризовать мистера Мак-Дурбрински в выражениях куда более сильных, назвав его, скажем, скупердяем, однако не будем плохо отзываться о мертвых. Но, как вы, безусловно, знаете, многие очень не любили его и, как вы опять-таки знаете, несколько лет назад это привело мистера Мак-Дурбрински к продолжительной и ожесточенной тяжбе с родственниками, по счастью благополучно завершившейся, хотя в ходе ее были высказаны обычного свойства угрозы и притязания, разумеется абсолютно безосновательные, что, полагаю, и объяснит вам, почему мистер Мак-Дурбрински оставил завещание столь оригинальное и, льщу себя надеждой, способное принести вам, миссис Джонс, столь значительную выгоду. По сути, тут присутствует сходство с делом, которое рассматривалось, сколько я помню, не так уж и давно. И подобные которому могут, без нашего о них ведома, втайне проворачиваться по всей Америке.
— Боюсь, что мне снова придется прервать вас, мистер Саттон. Мне ничего не известно о делах, давних или нынешних, на которые вы намекаете. Я со всем вниманием слушаю вас, стараясь уловить хотя бы намек на смысл всего вами сказанного, но на деле так и не получила ни малейшего представления о том, какое, боже ты мой, отношение имеет ко мне мистер Мак-Дурбрински.
— О, но ведь вы же были знакомы с мистером Мак-Дурбрински.
