не отнимет у нее всегдашней и неизменной учтивости, зато она сможет умереть трагически медленной смертью.
Ладно, хорошо уж и то, что она знает, где хочет быть похороненной. В лесах Южной Каролины. На старом сельском кладбище, неподалеку от заповедного поля на плантации бабушки — того, где охотились на куропаток, — бок о бок с самой бабушкой, на семейном участке, вокруг которого покрываются патиной времени каменные монументы, напоминающие о героях-конфедератах времен Гражданской войны. И где ступать по высокой траве следует с осторожностью. Поскольку ее временами облюбовывают змеи, возжелавшие погреться на солнышке, а наступив на какого-нибудь медноголового щитомордника, ты можешь мигом воссоединиться с теми, кто уже упокоился здесь с миром.
Имя свое, Джоселин, она всегда недолюбливала, однако во время приема все гости называли ее коротко: Джой. Радость, стало быть. Вот слово, которого она теперь, когда ее жизнь лишилась столь многого, и слышать-то не желает. Утрата этих произведений искусства была не просто последним ударом — во все время супружества она неизменно видела в них финансового туза в рукаве, туза, с которым всегда можно было взять да и смыться из дому, просто-напросто вызвав такси и покидав бесценные безделушки в сумочку. Конечно, потом, отнеся эти вещи в “Сотбис”, пришлось бы поселиться в каком-нибудь почтенном отеле и ждать затаив дыхание, когда их выставят на аукционе.
Но черт вас всех подери совсем, если так поступают с тобой твои гости, ты становишься бесцензурной не только в помышлениях, но и во всем, чем станешь заниматься в будущем, включая и выбор друзей. Который, увы, навряд ли представляется ныне возможным, поскольку единственным, с кем она ощущала хоть какое-то взаимопонимание, была закованная девица из окна напротив.
И потому, проразмышляв над случившимся сорок восемь часов, она послала к чертям собачьим всю ораву так называемых старых друзей и сообщила о краже в полицию. Не приходилось сомневаться, что после этого она пала в глазах своих гостей в строгих вечерних костюмах еще и гораздо infra dignitatem. Ну и пусть, люди вообще до того похожи один на другого, что можно обзавестись кучей новых знакомых за те пять минут, в которые поезд проходит четыре мили до Бронксвилла. А после за партией бриджа в загородном клубе, когда она все рассказала своим партнершам, ей вдруг пришло в голову, что ее могли и вправду ограбить, что в ночь, когда она взяла дробовик и вышибла дух из телевизора, кто-то мог и в самом деле осмотреть ее дом, а потом просто вернуться и подождать, пока все гости уйдут обедать в столовую.
Да и хрен с ними. Название “Скарсдейл” всегда казалось ей немного смешным, она даже именовала ближайшие его окрестности “Долиной скАрпионов”, и это представлялось ей наиболее точным обозначением того, что их городишко делает с некоторыми из своих обитателей. Кроме того, она по собственному опыту знала, что и кровельщик, и водопроводчик, и электрик поначалу изображают из себя завзятых сердцеедов, потом Эйнштейнов, потом наносят тебе пару бессмысленных визитов, норовя зазвать на свидание, а уж под самый конец пытаются срубить тебя под корень с помощью счета за оказанные услуги.
Впрочем, была, несомненно, и одна дьявольски добрая новость. Цены на недвижимость, как сказал ей агент по продаже мистер Гудвей, не только сохранились на прежнем уровне, но и возросли. Дом и земля вокруг него всегда оставались куском до чертиков лакомым. Сам дом окружали лужайки, огражденные кустами, несколько высоких деревьев давали летом густую тень. А пруд, расположенный рядом с домом, был хоть и маловат для каноэ, но достаточно велик для пловца, жаль только, что в нем обитала большая кусачая черепаха, способная запросто отхватить человеку ногу.
— Миссис Джонс, я торгую недвижимостью вот уж семнадцать лет и считаю дом номер семнадцать по Виннапупу-роуд образчиком sans peur et sans reproche[10] в категории домов, о которых мечтает любой состоятельный деловой человек.
— Что ж, надеюсь, вы правы, мистер Гудвей, иначе нам останется только achever une bete blessee[11].
В итоге рекламную брошюру агента по недвижимости украсила лестная фотография дома, а сам дом был описан в ней как “восхитительно английский, купающийся в очаровании старины”. Дальнейшие детали также излагались в словах, прибегнуть к которым сама она не решилась бы. Но по крайней мере слова были английские и сообщали, что дом стоит посреди мирных холмов Уэстчестера на полных двух с тремя четвертями акрах земли, вмещающих также и собственный небольшой водоем.
Дом удалось продать за семьдесят два часа — два покупателя перебивали его один у другого, отчего он ушел с аукциона по цене на десять процентов больше начальной. Она поплакала. Впрочем, все происходившее с нею было, в сущности, крошечной интерлюдией в игре жизни, исчезающей неведомо куда в совершенно безликом — по ее неизменным представлениям — городишке. За всю историю коего никто не знал и знать не хотел, живет она в нем или не живет. Теперь она поняла, что чем в большее число пустых комнат ты вынуждена заходить, впадая при этом в депрессию, тем в большую депрессию ты при этом впадаешь.
И все же она чувствовала себя достаточно молодой — внутренне, — чтобы получать наслаждение от frisson[12], который по временам насылало на нее безумное ощущение грядущей опасности. Разбогатевшая ныне, она задумала полететь весной первым классом в Париж и остановиться в отеле “Ланкастер”, а затем проводить долгие досужие часы в Лувре, из которого она будет уходить на бульвар Сен-Жермен и пить там citron ргеsse [13]. Читая “Геральд трибюн”, она позволит очкам для чтения немного сползти с носа — как будто она до того погружена в свое увлекательное занятие, что ей уже некогда обращать внимание на весь прочий мир.
А оттуда она отправится в Лондон и поселится в “Кларидже”, краснокирпичном каретном сарае на тихой улочке Мэйфера. Одинокая, свободная, без особого багажа — такой же была она в пору головокружительного путешествия, которое предпринял изменивший прежним творческим принципам муж ради того, чтобы протолкнуть свое первое шоу, способное угодить низменным вкусам массового потребителя. Стив говорил тогда, что, конечно, эти дела обходятся в целое состояние, однако крупная независимая постановка требует, чтобы ты селился в отелях, облюбованных ведущими голливудскими агентами, — это позволяет оказаться бок о бок с ними в лифте, при условии конечно, что они не улепетывают в Средиземноморье и не расползаются там по яхтам, если не по футбольным полям.
При всей ее любви к отелям, она почему-то чувствовала, что такое отношение Стива к ним выдает его относительно бедное происхождение — точно так же, как привычка мужа выставлять на обеденный стол пакет с молоком. И испытала отнюдь не мимолетную неловкость, когда преувеличенно внимательные и учтивые официанты мигом вернули ему вес, который он попытался было сбросить. И все же, как ни разбогатела она, по ее мнению, после продажи дома, ей все равно казалось, что никто ее теперь и знать-то не хочет. Хоть она и купила новый “ягуар” зеленой гоночной раскраски и начала что ни день играть в бридж со старушенциями из загородного клуба.
Походило на то, что, обратившись в простую обитательницу квартиры, расположенной в благопристойном доме, стоявшем неподалеку от путей Нью-Йоркской центральной железной дороги, она понизила свой общественный статус прямо-таки до уничижительного. Чтобы иметь возможность выезжать хоть куда-то по вечерам, она пошла на меру отчаянную — подрядила юного садовника, и тот отвозил ее теперь на машине к кинотеатру в Бронксвилле и ждал, когда закончится сеанс и можно будет открыть перед нею дверцу машины и отвезти ее назад. И не потому, что она так уж заносилась, — просто одиночество ее нуждалось в защите.
— Привет, миссис Джонс, не выпьете со мной пива в “Городской таверне”.
Если предложение юного садовника выпить с ним пива и нарушило положенный протокол, она мгновенно восстановила его, проигнорировав услышанное и резко приказав отвезти ее домой. И на всем пути туда ей ничего так не хотелось, как выпить пива в “Городской таверне”. Пожевать соленый кренделек, ощутить в горле холодок любимого пльзеньского.
Вскоре она покинула эту отвратительно безликую квартиру с двумя спальнями и гостиной, в которую никогда не заглядывало солнце, и переехала в немного более веселую и своеобразную, казавшуюся ей и менее одинокой, что было совсем неверно. Надеясь, что это даст детям повод навестить ее. Чего они не сделали. Казалось, решительно никакой благодарности за полученные от нее денежные подарки они не испытывают. Могли бы прислать хотя бы по письму с формальными “спасибо”.
Она чувствовала, как растет отделяющее ее от них расстояние — особенно от Иды, которая училась в далеком университете Западной Виргинии и имела кавалеров в полудюжине городов.
