«Хилтон». – Я их в кучу картошки зарыл. Ты не пугайся, когда откапывать станешь и на мужика наткнешься. Он это… труп трупом.
Вскинув подбородок, Элька холодно сказала:
– Я его живого не побоялась, а уж мертвого – тем более. Между прочим, моя работа. – Ее взгляд оставался абсолютно немигающим.
– Так я и думал. – Синие глаза Петра были такими чистыми, что в них хотелось утонуть, как в море. – Как увидел мертвяка этого, так и сказал себе: «Молодец, Элька!»
Вместо того, чтобы польщенно улыбнуться, она опять опустила голову и глухо попросила:
– Ты тоже будь молодцом. Не вздумай проболтаться про тайник еще кому-нибудь. Если Мамонтов узнает про миллионы, нам с тобой не жить. Не свадебное шествие получится, а похоронная процессия.
– Да я!..
– Погоди! – Элька поморщилась, зная, что Петр сейчас не может видеть выражения ее лица. – Сначала дослушай. Меня обещали тоже на кол посадить, если что не так. Если выяснится, что я решила утаить от Мамонтова миллионы, мне крышка.
– Не выяснится, – твердо пообещал Петр. – Ничего я никому не скажу, ни словечка. Могила!
«Вот именно, – горько подумала Элька, – причем безымянная!» Какая по счету? На душе сделалось пакостно, как если бы она вдруг действительно очутилась на кладбище… Дождливый, промозглый день. В раскисшую глинистую могилу опускают чужой гроб. И хочется бежать без оглядки, пока всем вокруг не стало известно, кто виноват в этой смерти…
Отогнав наваждение одним решительным взмахом головы, Элька убрала с лица волосы и искательно заглянула Петру в глаза. Чувствуя, как трудно будет высвободиться из его сильных объятий, перешла на скороговорку, торопясь дать ему прощальное напутствие:
– Твое дело молчать и ждать… Ждать и молчать… От этого зависит моя жизнь, как и твоя жизнь зависит от меня. Понимаешь? Мы теперь неразлучны. Я вернусь за тобой, чего бы мне это ни стоило, милый. Ведь ты моя половинка…
Последние слова Элька произнесла шепотом, коснулась губами светлого пушка на Петиной щеке, резко отпрянула и забарабанила в дверь, требуя немедленной аудиенции у Мамонтова.
Долгие проводы – лишние слезы. А слез у Эльки осталось под расчет. Только на себя и на сына.
Оставшись один, Петр восхищенно покрутил головой и опять развалился на скамье, которая теперь вовсе не казалась ему жесткой или неудобной. Выражение его лица стало таким обалдело-счастливым, какое бывает лишь у без памяти влюбленных мужчин, впервые проснувшихся на брачном ложе.
Если бы не новый тревожный кошмар, в котором Петр так и не догнал убегающую Эльку, его безмятежному спокойствию позавидовал бы вековой дуб, понятия не имеющий о существовании острых пил и топоров.
Глава 24
На полке стоял чемоданчик
Чтобы не затягивать тягостное прощание с Петром, Элька выбралась из подвала в самом начале серенького осеннего рассвета, как убедилась, бросив беглый взгляд в первое же попавшееся окно.
Моросил дождик, такой монотонный и нудный, словно он шел уже целую вечность и не собирался переставать до очередного всемирного потопа. Мокрые голые ветви деревьев тоскливо покачивались на фоне неба, и оно из-за этих росчерков казалось потрескавшимся. Таким ненастным утром не хочется просыпаться. Каждый старается поспать подольше, чтобы не заразиться беспросветным унынием природы.
Решив, что дожидаться позднего пробуждения Мамонтова предстоит в обществе румяного конвоира, сопровождавшего ее вверх по лестнице, Элька осведомилась полусветским тоном:
– Тебя как зовут?
Парень азартно задвигал челюстями, перемалывая мятную жвачку, выдул изо рта средних размеров пузырь, втянул его обратно и лишь после этого соизволил откликнуться без малейшего намека на любезность:
– А тебе какое дело?
– Да так просто. – Она пожала плечами. – Я вот, например, Элька.
– Мне без разницы, кто ты, Элька или сарделька, – вызывающе заявил почитатель «Стиморола». – У нас тут таких, как ты, долбят во все дырки и имени не спрашивают.
Стало обидно до слез, но Элька терпеть не могла показывать слабину.
– Звучит заманчиво, – нахально промурлыкала она и демонстративно потянулась на ходу, выгнув спину как кошка.
Грубый тычок между лопаток едва не заставил ее растянуться на ковровом покрытии коридора, куда направил ее конвоир.
– Меньше выделывайся, выдра болотная, – порекомендовал Эльке конвоир, подводя ее к уже знакомой раздвижной двери кабинета.
Здесь грозный страж моментально перевоплотился в лебезящего проводника спального вагона, опасливо заглядывающего в купе важной персоны, чтобы навязать ему чайную церемонию. Заранее ссутулившись, он бесшумно сдвинул дверь в сторону и спросил в образовавшуюся щель:
– Заводить, Александр Викторович?
– Давай.
Проем расширился, и очередной толчок заставил Эльку проникнуть в кабинет с гораздо большей поспешностью, чем она намеревалась сделать это секундой раньше. С трудом затормозив, она обернулась, чтобы смерить грубияна негодующим взором, но дверь за ее спиной уже равнодушно отъехала на исходную позицию.
– Доброе утро, – поздоровалась Элька, не скрывая неудовольствия от столь неласкового приема.
– Утро как утро, – буркнул Мамонтов в ответ на приветствие.
Он опять восседал на прежнем месте, как будто не покидал его минувшей ночью. Словно не водил Эльку посмотреть на несчастного Романа, который умирал-умирал, а умереть никак не мог, вынужденный сначала претерпеть все отмеренные ему адские муки.
Неподвижный, массивный, грузный, Мамонтов смахивал на жестокого языческого божка, требующего все новых и новых жертвоприношений.
Только теперь Элька по-настоящему поняла, насколько опасна затеянная ею авантюра. Но обратного пути не было, поэтому пришлось сделать еще несколько шагов вперед и замереть на подходе к столу, вытянув руки чуть ли не по швам.
– Натрахалась? – мрачно осведомился Мамонтов, изучая ее тяжелым взглядом.
Прежде чем мозг успел подсказать Эльке какой-нибудь нейтральный, ни к чему не обязывающий ответ, ее дерзкий язык выдал нечто невообразимое:
– Когда бы это я успела? Так, охотку чуток сбила и все…
– Ох и сука! – чуть ли не восторженно громыхнул Мамонтов. – Блядина редкостная! Точно как моя покойная женушка!
На этот раз Элька все же успела попридержать предательский язык, на котором завертелось сразу несколько лишних вопросов.
Не сводя с нее налитых кровью глаз, Мамонтов тяжело поднялся с кресла, обогнул стол и приблизился настолько, что можно было отчетливо расслышать не только его затрудненное дыхание, но и бурчание в огромном животе. Возможно, какой-нибудь продвинутый экстрасенс и обнаружил бы вокруг этой туши ауру, но Элька сумела распознать лишь запах табачного и алкогольного перегара, окутывающего Мамонтова невидимым облаком.
– Что, узнала, где этот мифический кейс спрятан? – спросил он.
– Узнала, – подтвердила она. – Кейс действительно существует. Петр называет его чемоданчиком, но суть дела от этого не меняется… В нем три миллиона пятьдесят пять тысяч долларов.
Мамонтов подступил к ней так близко и так порывисто, что она едва не отшатнулась.
– Где? – спросил он, мелодично присвистывая вздымающейся грудью. – Где эти бабки? С-с?.. – требовательно сипели легкие. – С-с? Хр-р?
– На железнодорожном вокзале, – сказала Элька. – В автоматической камере хранения багажа.
