Я закинул ногу за ногу, прикурил новую сигарету и постарался опять напустить побольше дымного тумана. Неохотно переместив взгляд с моей нижней половины на верхнюю, Марк поднялся с дивана и сделал знак следовать за ним. Я подчинился, надеясь, что намечается не совместный поход в сауну. К моему величайшему облегчению, мы остановились на лестничной площадке, на самом краю крутого спуска. Если бы Марк вздумал распускать здесь руки, он переломал бы их вместе с ногами, катясь кубарем вниз.
– Здесь нас никто не услышит, – сообщил он мне с таинственным видом.
Бросив взгляд на лестницу, я машинально прикинул, сколько шума наделает насильно спущенный по ней человек, но возражать не стал, а лишь кивнул с понимающим видом.
– Сегодня или завтра отец засадит тебя писать книгу и предоставит в твое распоряжение все необходимые материалы, – заговорил Марк. – Я должен иметь к ним доступ, но так, чтобы об этом не знала ни одна живая душа.
Я неуверенно покрутил головой.
– Все зависит от требований, которые будут мне выдвинуты. Если с меня возьмут клятву или подписку о неразглашении тайны, то разве я смогу нарушить слово? – воскликнул я с пафосом.
– Не юродствуй, Бодров. – Марк поморщился.
– Я серьезен, как председатель Центробанка, обещающий стабильность рублевого курса.
– Нет, ты юродствуешь, – упорствовал Марк. – Твоя обычная манера поведения, когда ты оказываешься в затруднительном положении. Я ведь читал твои книги, Бодров. Особенно внимательно ту, первую, в которой описаны реальные события.
– Чушь! – возразил я. – Классику нужно знать! – Прикрыв глаза, я начал цитировать наизусть: «Любые совпадения с реально существующими…»
– Отец навел справки, – перебил меня Марк. – Ты написал правду. Это одна из причин, по которой он остановил выбор на тебе… Хочешь три тысячи долларов, Бодров?
– А? – растерялся я. Концовка фразы прозвучала слишком уж неожиданно.
– Три тысячи долларов и полная конфиденциальность, – развил свою мысль Марк. – Соглашайся. Я ведь могу значительно облегчить твою жизнь, а могу и усложнить ее до крайности. Ну, что скажешь? Мы договорились?
Он ждал ответа так нетерпеливо, что пришлось мне выдавить из себя:
– М-м…
С равным успехом это могло означать и «да», и «нет» – вот в чем прелесть междометий. Впрочем, мычать мне больше не пришлось, потому что в следующий момент запыхавшийся охранник доложил, что доступ к телу вождя наконец открыт.
Вставшая на дыбы кобылица в кожаной сбруе – вот кого напоминала секретарша, представшая передо мной в приемной Дубова. В таком эротическом наряде да с плеткой-семихвосткой в руках ей бы заправскую садистку в борделе изображать, а не охранять покой спасителя нации. Я завертел головой по сторонам, заподозрив, что попал отнюдь не туда, куда собирался.
– Вас ждут, – напомнила двухметровая кобылица, улыбчиво оскалив зубы до самых десен.
Ее лицо при этом приобрело определенное сходство с лошадиным, но голос оказался певучим, ничуть не напоминающим ржание, которого от нее можно было ожидать. Непринужденно поправив левую грудь, норовящую выпрыгнуть из чашечки черного лифчика, она прошла мимо меня к двери кабинета, чтобы предупредительно открыть ее перед моим носом. Проводив взглядом ее грандиозные веснушчатые ягодицы, разделенные каким-то жалким шнурком, я подумал, что при виде таких пышных форм у неуравновешенного человека запросто могут пробудиться каннибальские инстинкты.
Несмотря на то что разминуться с выпяченными ягодицами мне удалось благополучно, в кабинет я ввалился с несколько очумелым видом, а получив приглашение присесть на стул, опустился на него лишь со второй попытки. Заметив мое состояние, единственный обитатель кабинета удовлетворенно хохотнул за своим столом:
– Впечатлений – море, а, писатель? Мне один умник-психолог порекомендовал эту шокотерапию. На мужиков действует безотказно. Валит наповал! До тебя был следователь из прокуратуры. Так он полное название своей должности забыл, когда в приемной попарился. Они же там все поголовно онанисты или импотенты…
Пока Дубов посвящал меня в тайны сексопатологии, я внимательно разглядывал его, не в силах избавиться от ощущения, что вижу перед собой телевизионное изображение, а не живого человека. Эта заносчиво выпяченная нижняя губа, эти буйные седые кудри, этот длинный нос, вылепленный так, чтобы его было удобно совать в каждую дырку… Казалось, вот-вот голос за кадром сообщит, что время прямого эфира истекло, и физиономия Дубова сменится рекламной заставкой.
Я даже не заметил, как он заговорил о другом, но когда он обратился ко мне с вопросом, был вынужден ляпнуть с самым идиотским видом:
– А?
– Хрен на! Спрашиваю: жрать хочешь? Могу предложить отличный ростбиф из оленины. С кровью. Пища настоящих мужчин.
Машинально воскресив в памяти голые ляжки секретарши, покрытые рябью веснушек, я помотал головой:
– Нет, спасибо. Я ужинал.
– Тогда как насчет пивка? Собственного производства, между прочим.
Пиво «Дубняк» я частенько видел в продаже, но так ни разу и не удосужился его попробовать. Взял однажды с прилавка бутылку с портретом однофамильца, глянул на содержимое и почему-то сильно засомневался, а надо ли его пить. Классические названия типа «Оболонь» или «Балтика» устраивали меня больше.
Я снова покачал головой и ненавязчиво напомнил:
– Время позднее. Если я не ошибаюсь, у вас есть ко мне какое-то дело. Крайне важное.
– С чего ты взял, что дело важное? – насупился Дубов. Напрасно он это сделал. И без того вид у него был то ли болезненный, то ли не очень трезвый.
Я пожал плечами:
– Из-за всяких пустяков никто не стал бы пугать до смерти восьмилетнюю девочку, верно?
Он помолчал, а потом ткнул большим пальцем через плечо и спросил:
– Видишь, что там, писатель?
Такую огромную и подробную карту Российской Федерации я созерцал лишь один раз в жизни, когда судьба случайно занесла меня в кабинет начальника железнодорожного управления. Та, которая занимала всю стену позади Дубова, была испещрена пометками непонятного назначения, разноцветными флажками и маленькими фотопортретами неизвестных мне лиц. Мне подумалось, что примерно так должна видеться Россия из кабинета директора ЦРУ, отслеживающего раскинутую агентурную сеть.
– Когда я спрашиваю, нужно отвечать, – прикрикнул Дубов. – Повторяю! Что находится за моей спиной?
– Карта, – сказал я, пожимая плечами. – Масштаб 1: 750 000.
– Болван! – с чувством произнес Дубов. – Какой же ты писатель? Воображения – ноль! Это же Российская империя! Великая и многострадальная держава. Оптом ее уже продали. Теперь торгуют в розницу. Сегодня она лишь на мне держится, на моем горбу!
В глубине души я сильно усомнился. Помимо кудрявых локонов, у этого человека не было ничего общего с атлантом. Вряд ли Всевышний рискнул доверить его покатым плечам столь ответственную и тяжелую ношу.
Поскольку свои мысли я оставил при себе, Дубов приписал мое молчание благоговейному согласию и возвысил голос еще на три четверти тона:
– Я не вправе жалеть каждую маленькую девочку! Я должен думать о всех сразу, о целом народе! – Его правая рука описала над столом такой порывистый и широкий жест, что едва не смахнула на пол бюст Гитлера, соседствовавший почему-то со статуэткой Будды. – Но я не жалею и себя самого. – Опять понизив голос до уровня доверительной интонации, он предложил: – Присмотрись-ка ко мне хорошенько… Как я выгляжу?
«Дерьмово!» – вот что сказал бы я, если бы вдруг решил по дурости, что от меня ждут искреннего
