Вместо того чтобы задавать эти риторические вопросы, Хват решил прояснить для себя сугубо практическую сторону дела:
– Как осуществляется выход на отряд Ворона? – спросил он, швырнув деньги на диван.
Конягин повозился, устраиваясь на жестком стуле поудобнее. Догадался, что переговоры с упрямым капитаном переходят в завершающую стадию. Он уже не просил, не убеждал, не увещевал. Ставил перед подчиненным задачу, вводя его в курс дела ровно настолько, насколько считал нужным.
Поглядывая на него, Хват слушал, впитывая, как губка, не только слова, но и жесты, оговорки, интонации. Чуяла его душа, что дело, возможно, не просто темное, но и нечистое. Чуяла… и не протестовала. Потому что конечная цель – уничтожение одного из самых жестоких полевых командиров – оправдывала средства. Черт с ним, с компьютером и хранящейся в нем информацией. Предстоящая расправа с Черным Вороном, вот что занимало мысли Хвата. Вор должен сидеть в тюрьме, а бандит должен лежать в земле. Всякий раз, когда в мире осуществляется этот нехитрый принцип, нормальным людям становится чуточку легче.
Известные гуманисты и правозащитники разбили бы столь примитивную теорию в пух и прах, они бы могли многое порассказать о ценности любой человеческой жизни, о свободе выбора, о том, что насилие порождает насилие. Но Хват никогда не общался с гуманистами подобного сорта, он их, честно говоря, недолюбливал. Они не ездили в поездах, подвергающихся налетам чеченских боевиков, предпочитая демонстрировать широту своих взглядов в хорошо охраняемых телестудиях. Посади председателя общества защиты диких животных в клетку с голодными волками, и он запоет совсем другие песни. Точно такая метаморфоза грозит любому гуманисту, оказавшемуся нос к носу с террористом. Так что пусть говорят. Хват предпочитал действовать, и в настоящий момент его больше занимало «что» и «как», чем «отчего» и «почему».
Он выяснил, что похищенный компьютер снабжен радиомаяком, который при включении в сеть посылает постоянный сигнал, засекаемый со спутника. Это означало, что в нужный момент местонахождение лагеря боевиков будет зафиксировано с точностью до пятидесяти метров. Хват узнал также, что искомый «Пентиум» имеет ряд характерных признаков: зигзагообразную царапину на правом боку корпуса и два сигаретных ожога на крышке.
«А ведь компьютер принадлежит «сивому мерину», – сообразил он, ничем не выдавая своей догадки. – Уж слишком точным росчерком изобразил генерал конфигурацию царапины. Вот тебе и дело государственной важности. Впрочем, плевать. Все эти тайны мадридского двора меня не касаются. Мне бы до Ворона и его своры добраться, да живым уйти, да деньги сестренке вручить. Приоденется, отдохнет как следует, развеется. Глядишь, и жениха наконец отхватит. Не век же ей при мне домохозяйкой состоять».
– Компьютер уничтожишь только в самом крайнем случае, – продолжал инструктаж Конягин. – При тяжелом ранении. Или попав в окружение. Но все же постарайся его забрать, капитан. Сам знаешь, какие люди в Кремле сидят. Ни словам, ни слезам не верят.
– Снаряжение? – коротко спросил Хват, которого всегда коробила чужая ложь.
– Все, что необходимо – питание, снаряжение, оружие, – будет выделено на месте. Список составишь сам.
– Отход?
– Вызовешь «вертушку» по рации. Тебя подберут максимум через час.
– Мне понадобится интенсивная тренировка, – сказал Хват. – Стрельба и рукопашка. Пусть со мной ваши спецы по полной программе поработают.
– Заметано, – ухмыльнулся Конягин. – У разведчиков это называется «мордой по стиральной доске водить». Но в полную силу заняться тобой они не успеют, времени будет в обрез. Как только боевики включат компьютер, тебя доставят на место, а там, сам знаешь, уже не до тренировок.
– Я знаю. – Взгляд Хвата был холоден. – Когда отправка на базу?
– Да хоть прямо сейчас. – Конягин взялся за мобильник. – Распоряжусь приготовить самолет к вылету.
– Позже. Пришлете машину к одиннадцати.
– Она уже у подъезда. Собирай вещички и поехали.
– Нет. – Хват распрямился перед успевшим подняться генералом. – Встретимся в одиннадцать.
– Так не пойдет, – запротестовал Конягин. – Получается, что я сам должен в машине торчать, вашего капитанского высокоблагородия дожидаючись?
– Решать вам. Я должен попрощаться с сестрой. Без лишних ушей.
Прежде чем заговорить, Конягин был вынужден придержать пальцами трепещущее веко.
– Слушай, не выламывайся, капитан. Долгие проводы – лишние слезы. Укладывай бельишко, и в путь. Сухим и мокрым пайком я тебя обеспечу, будь спок.
Хват молчал и смотрел, смотрел и молчал. С таким же успехом можно было взывать к благоразумию восковой фигуры.
– Как знаешь, – раздраженно бросил генерал, направившись к выходу из комнаты. – Жду внизу. Буду премного благодарен, если сумеешь освободиться раньше, капитан.
– Я выйду в двадцать три ноль-ноль, – произнес Хват голосом, начисто лишенным всяческих эмоций. – Если вас что-то не устраивает, найдите себе другого специалиста… по персональным компьютерам.
– Нашел бы, – проворчал Конягин, – да некогда. – Уже очутившись на лестничной площадке, он оглянулся на захлопнувшуюся за ним дверь и прошептал: – Будь у меня хоть сто исполнителей, я бы теперь только тебя выбрал, капитан Хват.
Иногда у людей появляется такое чувство, будто они родились заново. Некоторые мужчины испытывают похожее приподнятое настроение после хорошей баньки. Другие – на Новый год, когда шампанское еще только откупорено и в голове пузырятся всякие светлые мысли о том, что завтра же нужно бросить курить и начать новую, осознанную, правильную жизнь. Хват переживал подобные подъемы перед каждым опасным заданием. Сегодня он чувствовал себя заново воскресшим. Будто целую вечность провел в небытии и вдруг очнулся снова, готовый действовать, рисковать, побеждать… и проигрывать, если придется. Вчистую. Ставкой, как всегда, была собственная жизнь.
– Кто это был? – спросила Катя, когда брат возник на кухне.
– Так, один ростовский бизнесмен. Предложил мне сопровождать ценный груз отсюда до своей базы. Японские швейные машинки. – Хват потянулся. – Отправляемся в одиннадцать. За мной заедут.
Катя, драившая сковороду, швырнула «ершик» в раковину и сердито сказала:
– Твой ростовский бизнесмен тебя внизу дожидается. Ему, наверное, очень важно, чтобы швейные машинки сопровождал именно ты.
– С чего ты взяла?
– В окно за ним наблюдала. Он вышел из подъезда, забрался в машину и сидит там, как сыч.
– Плохо Москву знает, – предположил Хват, доставая из холодильника минералку. – Или наличных при себе слишком много, чтобы по ночной столице гулять. У нас ведь не Копенгаген.
– И не Осло.
– И не Осло, тут ты права.
– Вот там, – продолжала Катя, – может быть, и обитают доверчивые ослицы, которые позволяют морочить себе голову. Но я не из их породы. Я чувствую: затевается что-то опасное.
– Ну, определенный риск, конечно, есть, – согласился Хват, свинчивая крышку с бутылки. – Время такое. То гаишники остановят, то налоговики проверку на дорогах устроят. – Он озабоченно нахмурился. – И каждый норовит либо денег содрать, либо спереть то, что плохо лежит. Тут глаз да глаз нужен.
– Не морочь мне голову, – тихо попросила сестра. – Лучше просто откажись от этой поездки.
Хват, приложившийся к бутылке, едва не поперхнулся.
– Вы в своем уме, сеньорита? Если не считать проверок, то работа – не бей лежачего. Сиди себе в кабине, музычку слушай. А платят хорошо. – Поколебавшись, он назвал наспех придуманную сумму: – Аванс пять тысяч рубликов.
Сестра покачала головой:
– Тут что-то не так. Видел бы ты физиономию своего бизнесмена, когда он из квартиры вышел и на нашу дверь оглянулся. Он тебя за что-то ненавидит?
