операции финансируют, задумывался? Нет никаких фондов, майор. Кончились! И никакого бюджета больше нет – это фикция для теледебатов. Сначала коммуняки рыло в казну запустили, прежде чем самоликвидироваться. Потом националисты с демократами на объедки слетелись. А теперь бандиты у кормушки. Бабки вместе с членами правительства дербанят, так это у них называется! Корефаны, чтоб их!.. Семьями они дружат!..
Случайно попавшая под тяжелую полковничью руку оперативная сводка, всплеснув страницами, перепорхнула через весь кабинет, врезалась в полированную обшивку стены и с робким шорохом сползла на паркет. Обернувшись, майор проследил за ее коротким полетом и пожал плечами:
– Чем Кардашенко с Мазуром лучше? Тоже кореша. Тоже бабки дербанили…
– Так ничего и не понял, – печально констатировал полковник. – И уже не поймешь, я вижу. Но на кладбище все же сходи, не побрезгуй. На цветочки расщедрись, на водочку за упокой души… Хорошие мужики были, грех не помянуть по-православному…
Блуждающий взгляд майора остановился, замер, упершись в одну точку на поверхности стола.
– Такого греха не знаю, – сказал он. – Зато помню другой. Не укради!
– Есть и еще один, – прищурившись, вставил полковник: – Не суди и не судим будешь.
– Разрешите остаться при своем мнении?
– Только до выхода из моего кабинета, – прозвучало сквозь начальственно выпяченные губы.
Светлые глаза майора оторвались от стола и выстрелили навстречу полковничьему взгляду. Если бы хозяин кабинета не знал, что это их природный цвет, он решил бы, что они побелели от ярости. И все равно под прицелом двух немигающих серых зрачков он почувствовал себя неуютно, настолько неуютно, что примирительно сказал:
– Да не зыркай ты на меня! На домашних своих зыркай!.. Как они, кстати? Чем Леночка занимается?
Цвет глаз не изменился, только поблек, словно в их глубине внезапно погасили холодные огоньки.
– Лена варит суп, – доложил майор. – Постоянно варит суп. Поэтому на разговоры со мной у нее не остается времени. Я не знаю, чем она занимается.
– Суп? – развеселился полковник. – А моя коза другую отмазку придумала: английский. Ду ю спик инглишь, батя? Нет? Вот и не мешай!.. Но ты от меня так легко не отделаешься, майор. Хватит мне мозги пудрить! Докладывай.
9
Никакого супа на плите не было, соврала Лена отцу. Просто ей не хотелось, чтобы вновь начала прокручиваться заезженная пластинка сомнений в правильности своего решения. Решила – и точка! Нечего нюни распускать!
Обхватив себя за плечи, она стояла у окна, бездумно обозревая двор, где прошло ее детство. Прошло навсегда. Бесследно.
Всякий раз, оказываясь в родительском доме после ссор с Женькой, она часами стояла так, дожидаясь, когда он явится за ней. Он обязательно являлся. Хмурый, независимый. С таким видом, словно забрел от нечего делать. Но без нее и Анечки не уходил. Так было всегда. Теперь получилось по-другому. И неизвестно было, чем закончится эта затянувшаяся разлука. Если вообще закончится.
Лена почувствовала, что ногти слишком сильно впились в приподнятые плечи, и ослабила хватку. Сама себя обнимай не обнимай – легче не станет.
– А куда ты смотришь?
Голос Анечки заставил ее вздрогнуть.
– Никуда, – призналась Лена.
– А раз никуда, то скучаешь! – авторитетно заявила Анечка. – А раз скучаешь, то давай поиграем в больничку!
Пришлось претерпевать бесчисленные укольчики, высовывать язык, глотать воображаемые лекарства и мерить температуру. Как ни странно, Анечке надоела эта возня еще раньше, чем матери. Плюхнувшись на диван, она поболтала ногами и спросила:
– Мам, тебя ведь Леной зовут?
– Нет, Дульсинеей Тобосской.
Даже не улыбнувшись, Анечка упрямо повторила:
– Леной?
– Вроде бы так.
– А почему папа тебя всегда Ленкой зовет? Дразнится?
– Да нет… Мы так привыкли. Он для меня тоже не Женя, а Женька. Он, когда знакомился, Жекой представился.
– Как вы познакомились? Расскажи!
– «Л-ласскажи», – передразнила Лена. – Тысячу раз уже рассказывала.
– Еще раз расскажи, – настаивала Анечка. – А то забудешь.
Как же! Такое не забывается…
Они познакомились в троллейбусе, по пустому дребезжащему салону которого гулял летний ветерок. За окнами проплывала глубокая ночь с редкими проблесками электрических огоньков. Ленка и Жека возвращались домой – каждый со своего неудачного свидания, как выяснилось позже.
Сидевший через несколько сидений лицом к Ленке парень выглядел то ли пьяным, то ли чокнутым. Он трижды ловил на себе любопытный взор ночной попутчицы и трижды отводил глаза, мгновенно забывая о ее присутствии. На четвертый раз он ответил ей прямым вызывающим взглядом. Не дождавшись смущенной реакции, встал и валко пошел навстречу по колыхающемуся в ночи троллейбусу. Остановился рядом. Сказал требовательным тоном:
– Дай руку. Не бойся, не обижу.
Ленка возвращалась со смотрин, устроенных ей родителями парня, считавшегося ее женихом. Он весь вечер улыбался, как идиот, и переводил влюбленный взгляд с Ленки на мать и обратно, не задерживая его надолго ни на одной из женщин. А вот его мать глаз с гостьи не сводила, даже когда раскладывала угощение по тарелкам. Голос у нее был ласковый, певучий. Этим самым голосом, вызвав Ленку якобы помогать мыть посуду, она живописными штрихами нарисовала картину светлого будущего своего сыночка, картину, в которой не было места полунищей студентке медучилища. И если она рассчитывала окрутить маминого сыночка и присосаться к его семье, то уж после этой беседы у кухонной мойки ее коварные замыслы были разрушены. То, что Ленку называли при этом «деткой» и «лапушкой», не скрашивало обиду, а усугубляло ее. Именно с этими ласковыми словами, именно с этой сладкой интонацией обращался к Ленке жених. Он оказался слишком похож на маму, чтобы его можно было по-прежнему воспринимать как мужчину.
Темноволосый парень, потребовавший, чтобы она подала ему руку в пустом троллейбусе, явно не умел сюсюкать и глупо улыбаться от счастья. Неожиданно эта мысль понравилась Ленке, понравилась настолько, что она послушно протянула руку и не отдернула, когда он молча надел на ее безымянный палец тонкое колечко.
– Ты что, спятил? – поинтересовалась она, дерзко щуря глаза.
– Чтобы спятить, надо сначала быть нормальным, – наставительно заметил он.
Троллейбус затормозил на конечной остановке и с неприязненным лязганьем собрал двери в гармошки, предлагая пассажирам выметаться в темноту. Они вышли и очутились в круге мертвенно-голубого света, сконцентрировавшегося возле одинокого фонаря. Отсюда их пути-дорожки расходились в разные стороны, что они и сделали даже не попрощавшись.
Кольцо Ленка не сняла – это сделал за нее кто-то из ватаги местной шпаны, встретившейся на пустыре. Одному из них, бывшему однокласснику, которого звали то ли Витей, то ли Колей, она однажды позволила затащить себя на стопку матов в спортивном зале, и его охватил острый приступ ностальгии. Били не так, чтобы очень, но нехорошие воспоминания о себе оставили. Такие, что с Анечкой ими не поделишься. Для дочери существовала упрощенная версия.
Через несколько дней, когда небольшой синяк на правой Ленкиной скуле побледнел, а разбитая губа почти зажила, она встретила парня из ночного троллейбуса. Кажется, Ленка несла какую-то чушь, а он молча рассматривал ее лицо, после чего так же молча взял ее руку и поднес к глазам. «Что случилось?» – спросил его взгляд. Ленка расплакалась.
