профсоюз.
Эстонская труппа возвратила гонорар, возместила убытки и была отпущена с миром. Так Золотая Орда полюбовалась бесплатным зрелищем да еще и с прибылью осталась.
Хан вошел во вкус. Неоплачиваемые сеансы стриптиза стали в доме доброй традицией. Олежка, например, был свидетелем малоэстетического разоблачения начальника цеха металлических конструкций, явившегося к Хану за причитающимся вознаграждением. Он с временным трудовым коллективом подрядился изготовить левым образом всякие калитки, решетки, мусорные баки и прочие железные причиндалы, заказанные Ханом. Днем Восьмого марта все это было доставлено в особняк, а начальник цеха препровожден к трапезничающему Хану для получения трех тысяч американских долларов. По этой причине мужик успел здорово вмазать и преисполниться праздничного настроения.
– С Международным женским днем вас! – поприветствовал он хозяина дома.
У Хана, не раз побывавшего за решеткой, чуть глаза из орбит не вылезли! Он выступил с бурной ответной речью, после первой же вступительной фразы которой мужик понял, какую чушь сморозил, пал на колени, взмолился о прощении.
– Иди! – буркнул Хан, обессиленный вспышкой гнева. – И больше мне не попадайся.
– А деньги? – всхлипнул протрезвевший мужик. – Бригада меня на фуфайки разорвет, если я без обещанного вернусь…
– Хорошо, я тебе заплачу, – неожиданно повеселел Хан. – Но не за твои ржавые железяки. Женский праздник, говоришь? Вот и позабавишь моих женщин!
Мужика увели, накрасили, как последнюю шлюху, увешали бусами, увенчали дамской шляпкой, а все остальное заставили снять. В таком виде вышел он к позорному столбу и плясал голышом для поварих и уборщиц, собранных в зале для торжественного мероприятия. Все они проживали в поселке, отлично знали мужика, его жену и двух дочерей, но подавить злорадное хихиканье не могли или не хотели. Выйдя из особняка, он даже деньги не разнес, а отправился прямиком к трансформаторной будке, где повесился на ремне.
Череп и кости… Не влезай, убьет!..
Интересно, кто будет следующим?
– Ляхов!
Олежка не сразу сообразил, что узкоглазый дворецкий в изумрудном спортивном костюме обращается к нему.
– Я?
– Ты, а кто же еще?
Суетливо загасив сигарету, коммерсант шагнул к двери ханского кабинета.
4
Это была не очень большая, затемненная комната с тяжелыми портьерами, массивной мебелью, узорными коврами и хрустальной гроздью под потолком. Дневной свет не находил в бронированных ставнях даже щелочек, сквозь которые можно было бы проникнуть внутрь. Сверкала ли сотнями ватт люстра, мерцали ли тускло настенные бра – тут всегда царила ночь. Хан отменил солнце. Побывав в его кабинете, граф Дракула потом долго ворочался бы в своем неуютном фамильном склепе, завидуя чужому комфорту.
От обилия вычурных бутылок, сувениров, диковинок и безделушек, статуэток и ваз разбегались глаза. Тихоокеанские раковины, клыкастая голова кабана, невесть откуда взявшаяся фигурка самого настоящего Оскара, метровая модель «Титаника», посмертная маска Высоцкого. Все это впечатляло, слов нет, но в целом помещение ассоциировалось с богатой антикварной лавкой, а не с рабочим кабинетом современного мафиози. Из примет современности присутствовали лишь японские чудо-агрегаты да глянцевые плакаты с голенькими американскими девочками, меченными «плэйбоевским» клеймом. Очень чистенькие, белозубые, с аккуратно подбритыми лобками, эти полиграфические дивы выглядели довольно нелепо среди темных живописных полотен в массивных золоченых рамах и грозных ликов сына божьего, сверкающего белками со старинных икон. Но причудливый коллаж, составленный Ханом собственноручно, отражал единство трех главных кредо его жизни.
Живой бог, подобно иконописному Христу, должен быть неумолим и суров, чтобы его боялись. Став богом среди людей, приумножай богатства, окружай свою жизнь роскошью и золотом, подобно картинам в ослепительных рамах. Тогда подданные будут безропотными и покорными, как наложницы с силиконовыми сиськами, призывно отставляющие задки на плакатах. Так и соседствовали на стенах кабинета православные иконы, вычурные пейзажи и продажные девки капитализма. И не находилось безумца, который отважился бы преподать Хану урок хорошего дизайнерского тона.
Перед ним трепетали все, потому что он не трепетал ни перед кем. Одни боялись его больше, другие – меньше, но это ничего не меняло в примитивной схеме взаимоотношений Хана с остальным человечеством. Он изъявлял волю в виде безусловных приказов. Все, кто находился в пределах досягаемости, обязаны были приказы исполнять.
Почтительно поздоровавшись, Олег Ляхов терпеливо ждал, когда Хан перенесет внимание с костяных четок на его скромную персону. Низка описывала уже второй круг в правой руке Хана, а он продолжал смотреть на нее, погруженный в свои мысли. Поговаривали, что четки эти выточены из зубов людей, которые однажды предали своего босса, и проделано это было задолго до того, как они умерли. Олежка верить в это не хотел, предпочитая думать, что это лишь страшилка для слабонервных. Так было спокойнее, не намного, но все же… Олежка провел языком по собственным зубам, убеждаясь в их наличии. Все в порядке. Пока…
Ханское лицо было обращено к нему в профиль. Вытянутый на макушке, коротко остриженный череп с ранними залысинами, большой нос, ушедшие в себя губы. Даже когда Олежка был маленьким октябренком, профиль дедушки Ленина не вызывал у него и десятой части того трусливо-благолепного чувства, которое возникало при лицезрении «папы».
Профиль обернулся анфасом. Это означало, что посетитель наконец замечен. Хан встал и слегка развел руки, открывая доступ к своему телу и позволяя облобызать свои наждачные щеки. Совершив священный ритуал, Олежка облегченно вздохнул. Хан далеко не каждого удостаивал такой чести. Кинематографические поцелуи и отеческие похлопывания по спине были знаком высокого доверия и особого расположения.
Смотрелся Хан в ярко-синем халате и тапочках миролюбивым домоседом, прихлебывающим из большой чашки свой любимый чай с лимоном. Пригласив гостя располагаться, крикнул, чтобы принесли еще чаю, бутербродов.
– Не надо, спасибо, – засмущался Олежка.
– Что значит «не надо»? Ты разве в доме врага? Нет? Тогда не отказывайся, а то обижусь.
Олежка засмущался еще сильнее. Обижать Хана нельзя было по тысяче самых разных причин, и каждая из них могла стать роковой для обидчика.
– Как наши дела? – поинтересовался Хан у деликатно жующего Олежки. – Что нового на коммерческом фронте?
Олежка попридержал надкушенный бутерброд и заговорил. Нагрянули налоговики с проверкой, пришлось подмазывать. Бетонные плиты для ограждения автостоянки завезли и разгрузили. Одна плита раскололась, и Олежка вычел из общей суммы платежа стоимость трех. Правильно? Поощрительный кивок: правильно, молодец, давай дальше… Пожалуйста. Во все четырнадцать магазинов и ларьков рассована левая водка собственного розлива. Партия вот-вот закончится. Нужны новые акцизные марки.
– И? – коротко спросил Хан.
– Марки я нашел. Сто тысяч по семь центов.
– Годится, – беспечно кивнул Хан. – Марок в области как грязи, и все даром. – Он расслабленно откинулся на спинку кресла, почесал волосатую грудь под распахнутым халатом, зевнул: – Хва-ааа-ххх… Хвалю, братишка. Хорошо дело поставил.
Олежка скромно улыбнулся. Обласканный Ханом, он уже забыл, с каким настроением ехал на встречу. И чего он психовал? С тех пор, как Хан поставил его во главе фирмы «Надежда», Олежка успел обзавестись почти новой «бээмвэшкой», сделал в холостяцкой квартире евроремонт, приучился носить в кармане не меньше пяти сотен. В его ведении находились нехилый офис, торговая сеть, стоянки, цехи, склады. Ему было только двадцать пять, а подчиненные обращались к нему на «вы» и старались всячески угодить своему
