Скучная рутина. Ни торцануть, ни звездануть, ни в бочину дать.
2
Олежка Ляхов, отечественный бизнесмен в первом поколении, загнал машину в гараж и отправился домой пешком, пробуксовывая на скользких участках пути. Виной тому были гладкие подошвы туфель, предназначенных для степенного перемещения по офисным ковролинам и утапливания автомобильных педалей. Для пеших прогулок подошвы никуда не годились. Да и сам Олежка ощущал себя в роли пешехода неуютно.
Светлые волосы, разделенные посередке прямым купеческим пробором, стильно обрамляли Олежкино лицо, придавая ему вид одновременно солидный и артистический. Румянец свидетельствовал о крепком здоровье, распирающем изнутри щеки молодого человека. Их легкая надутость, впрочем, указывала не только на наличие трех-четырех килограммов лишнего веса, но и на присутствие некого апломба, вызванного финансовым благополучием.
Зачерпнув полную туфлю омерзительно-холодной талой жижи, Олежка невольно распустил ладное выражение лица, поминая неизвестно чью мать. А черный кот, пулей пересекший дорогу, вынудил его некрасиво плеваться через левое плечо.
Эта мера не сработала. Плохое предзнаменование подтвердилось, когда Олежка обнаружил у своего подъезда знакомую белую «девятку» с наглухо затонированными стеклами. На душе стало тревожно. Никаких явных прегрешений за Олежкой не водилось, но так уж устроена природа, что овцы всегда чувствуют себя виноватыми перед волками, даже если они, овцы, покуда целы, а волки – временно сыты.
С наигранной беззаботностью Олежка приблизился к ханским послам, поручкался со всеми поочередно, бодро осведомился:
– Какими судьбами?
– Садись давай, – коротко распорядился Бур.
– Что-то случилось?
– Приедем – узнаешь.
Глупо было продолжать расспросы и совсем уж безрассудно обсуждать ханский приказ. Олежка послушно втиснулся на заднее сиденье, и «девятка» тронулась с места.
За время путешествия он почерпнул из разговоров спутников массу разнообразной, но бесполезной для себя информации. Менты совсем оборзели. Барыги тоже – отходят под ментов. Телки – стервы, но некоторые нехило строчат. Вернее так: некоторые телки умеют строчить, но все равно они стервы. Взять хотя бы Лекаря – подхватил на днях птичью болезнь «три пера», теперь вот подсел на иглу, пенициллином долбится, га-га-га! Это обалденно смешно, что Лекарь – лечится, гы-гы-гы! Колобок прикупил к весне новый куртец, а куртец оказался голимый, из заменителя. А Бур ночью метелил двух хмырей на дискотеке, да так старался, что у него штаны между ног лопнули, но это было уже не смешно, во всяком случае, Лекарь с колобком придержали веселье при себе.
Пользуясь благодушным настроением пацанов, Олежка не удержался от нелепого вопроса:
– Все же зачем Хан вызвал?
– Для воспитательной беседы, – оживился Лекарь. – С занесением выговора в печень.
Олежка тоже посмеялся вместе со всеми, хотя фраза засела в его мозгу неприятной занозой. Неужели чем-то прогневал Хана? Но наказывать его вроде бы не за что: положенное отстегивает, «боков не порет», языком не треплет… Подвернулся, правда, на днях левый сахарок, который без лишней бумажной волокиты был сплавлен случайным людям, осев сладким наваром в ляховских карманах. С одной стороны, это его личное дело: сам товар нашел, сам продал. С другой стороны, он скрыл операцию от своих, за что поощрения не предусматривались. Неужели настучали? Да нет, вряд ли. У Хана и без Олежки забот хватает.
Стоило ему немного успокоиться, как долго молчавший колобок вдруг молвил:
– Ляхову не печень лечить надо. У него диабет. От сладкого.
Колобок, правильно выговорив короткое, но все же заковыристое словцо, победоносно заржал, а у Олежки запотели ладони, как ни вытирал он их о полы алого пальто.
– Все болезни от нервов, только триппер от удовольствия, – звонко изрек он, показывая, что готов включиться в общую шутливую игру.
– Юморист, да? – угрожающе прогундонсил Лекарь, посчитавший, что реплика затрагивает его честь и достоинство. Его взгляд как приклеился к ляховской переносице, так и не отлипал, словно бы запоминая, как она выглядит до удара.
Бур заглянул в зеркальце заднего обзора, мельком оценил ситуацию и скомандовал:
– Расслабься, Лекарь.
Зачесавшийся кулак неохотно разжался, и Лекарь с остервенением занялся другим зудящим органом, причинным. Колобок разочарованно вздохнул, от нечего делать загромыхал магнитофонными кассетами, сваленными в кучу в «бардачке». Олежка благодарно посмотрел на невозмутимое отражение Бура. Этот парень ему иногда не настоящим бойцом казался, ря-женым. Словно прикидывался туповатым, приблатненным парнем, чтобы не выделяться в стае, а сам, притаившись в чужой шкуре, поглядывал на свое окружение с легким презрением.
Последние два километра пути в ханскую резиденцию прошли в сосредоточенном молчании. Не на гульки ехали. У коммерсанта Олежки настроение уж точно было не праздничным. Многозначительная фраза про диабет не давала ему покоя. Колобок и слова-то такого не должен был знать! Походило на то, что эскорту было специально велено затронуть сахарную тему, подпустить яду, но от морального воздействия к физическому не переходить. Значит, худшее ждет впереди.
Ладони потели все сильнее. И все меньше хотелось лицезреть Хана, доброго папу, обеспечивающего Олежку покровительством, хлебом насущным и крышей над головой.
3
Ханский особняк потрясал не столько своими архитектурными излишествами, сколько колоссальным количеством кирпича, потребовавшегося для возведения пятиэтажного здания с пристройками и сплошной четырехметровой стены, которая опоясывала земельный надел по всему периметру. Стена была заботливо увита колючей проволокой, утыкана камерами наружного наблюдения и оснащена дальнобойными морскими прожекторами. По ночам над маленьким поселком, посреди которого Хан разбил свой твердокаменный шатер, стояло зловещее зарево, видное издалека. Оно не угасало до самого рассвета, даже если в поселке отключали электричество. В особняке имелась автономная подстанция.
По сути, это была незарегистрированная автономная республика, изолированный мирок, государство в государстве, живущее по своим собственным законам и понятиям. Граница была очерчена более наглядно, чем та, которая разделила Россию и другие республики СНГ. На сторожевых вышках денно и нощно несли боевое дежурство вооруженные часовые. Вокруг особняка патрулировали радиофицированные машины и дозоры со свирепыми псами на длинных поводках. Попробуй, подступись!
Даже самые бесшабашные забияки и пьянчуги держались отсюда подальше. Получив в свое время увечья различной степени за хмельное праздношатание в охраняемой зоне по ночам, мужики сделали для себя полезные выводы. Зато по утрам к бронированным воротам особняка беспрепятственно стекалось все безработное мужское население округи, усаживалось на корточки, лузгало семечки, дымило папиросками в ожидании разнарядки. Разгрузочно-погрузочные работы, уборка территории, прокладка траншей, вынос мусора. Почти для всех находилась разовая работа, за которую платили сразу и очень щедро. По праздникам семьи получали мешки и ящики с нехитрой, но сытной снедью. Водку здесь никогда не выдавали. Хан терпеть не мог пьяниц и перевоспитывал их крайне радикальными методами.
Аборигены, включая пострадавших алкоголиков, боготворили своего феодала и, если бы не врожденное косноязычие, обязательно сложили бы о нем эпические былины. Поселковая ребятня мечтала о привольной разбойничьей жизни, а пока что на добровольных началах отслеживала милицейских лазутчиков и оповещала о их появлении ханскую службу безопасности. Правда, Хан ни от кого прятаться не собирался. Домину отгрохал такой величины, что невозможно не заметить. Еще хорошо, что не навесил издевательскую табличку «Охраняется законом» или не вмуровал в свою великую стену мемориальную плиту: «Здесь в конце 90-х гг. XX в. жил и работал выдающийся криминальный авторитет Хан, внесший
