Генеральская тень негодующе колыхнулась.
– Он не должен знать, что его опекает сам руководитель УКРО! Я хочу, чтобы инициатива исходила от тебя, от его непосредственного начальника.
– Но такой инициативы нет. – Выпрямившийся напротив товарища Роднин развел руками. – Нет и не предвидится. – Его собственная тень скопировала дважды повторенный жест. Будто гигантский нетопырь крыльями взмахнул. – Вот так, и никаких гвоздей.
Генеральская тень, распластанная на дубовых панелях, поникла.
– Под мою ответственность, – тихо произнес Волопасов.
– Хорошо, – неожиданно уступил Роднин. – Я позвоню Бондарю. Прямо сейчас. – Он кивнул на телефон. – Но ты не можешь требовать от меня, чтобы я допустил его к оперативной работе. Пусть сидит в кабинете, бумажной работой занимается.
– Штаны протирать? Это не то, что ему сейчас нужно.
– А что ему нужно? С табельным оружием по городу рыскать? Неуловимого мстителя из себя изображать?
– Не то, Вася, не то, – повторил Волопасов, тяжело оседая на место, словно вес собственного тела сделался для него черезмерным.
– Что ты предлагаешь? – отрывисто спросил Роднин.
– Ему нужно задание. По-настоящему ответственное. Вернее, кажущееся таковым.
– Даже не знаю, что придумать.
– А ничего придумывать не надо.
– Да? – заинтересовался Роднин.
– Да, – кивнул Волопасов. – Я уже все придумал.
– И какое же задание я должен поручить капитану Бондарю?
– Закрепи за ним одного из фигурантов по делу о теракте.
– Шутишь? Все шестнадцать человек в разработке.
– Значит, введем семнадцатого, – бесстрастно произнес Волопасов. С этими словами он поднялся с кресла, повернулся к Роднину спиной и размашисто начертил на листе ватмана дополнительный квадрат.
Линии получились четкими и ровными, свидетельствуя о том, что проведший их человек действует невозмутимо и обдуманно. И все же руководитель Управления контрразведывательных операций был не таким спокойным, каким хотел казаться. По рассеянности он воспользовался не тем фломастером, что прежде. Новый квадрат, возникший на генеральской схеме, отличался от прочих. Он был не зеленым. Он был ядовито-красным.
Ветер вроде бы слегка угомонился, однако объемистая сумка, набитая продуктами и водкой, становилась все тяжелее и тяжелее. Перекладывая ее с плеча на плечо, Бондарь то и дело согревал дыханием озябшие руки. На исходе четвертого километра они почти утратили чувствительность и стали восприниматься как две неуклюжие красные клешни. Поочередно засовывая их в карманы куртки, Бондарь старался почаще шевелить пальцами, чтобы они не подвели, когда придется возиться с замками калитки и двери.
Интересно, а дрова-то остались? Помнится, прошлым летом их было предостаточно – целая гора поленьев из корявых стволов выкорчеванных груш и черешен. Но дрова могли пойти на растопку чужих печей, и тогда дело плохо. Впрочем, плевать. Когда уже так плохо, что хуже не бывает, то перестаешь обращать внимание на всякие досадные мелочи. Кроме того, на даче имеется электрический обогреватель, он даже предпочтительнее камина, потому что с ним возни меньше. Включил и любуйся постепенно накаляющейся спиралью. Или, наоборот, покрепче закрывай глаза и спи.
Бондарь невольно прибавил шаг. Черная пашня завертелась и поплыла назад чуточку быстрее. Левой, подбадривал себя Бондарь, левой… левой… Каждый выдох превращался в туманное облачко, оседающее на меховом воротнике куртки. Каждый шаг сопровождался гулким ударом о мерзлую землю.
Гуп-гуп-гуп.
Если не считать этого топота, то было совершенно тихо, даже вороны перестали оглашать округу истошным карканьем, куда-то попрятавшись, а может, околев от стужи и безысходной тоски. Время приближалось к пяти, смеркалось. Бледно-желтая полоска на горизонте лишь оттеняла чернильную синеву, расплывающуюся по небосводу. И ни одного светящегося окошка впереди – поселок словно вымер. Неудивительно. Какой псих станет торчать на даче в холодном феврале?
«Такой, как ты, – ответил себе Бондарь, перебрасывая ремень сумки на отдохнувшее плечо. – Здесь для тебя самое подходящее место. Твой привал между прошлым и будущим. Может, с дачи свезут прямиком на кладбище? Хорошо бы на Новодевичье, хотя, подозреваю, решающего значения это не имеет».
Грунтовка нырнула в низину, поросшую седым камышом. По обе стороны дороги застыли два озерца, затянутые льдом. Шагая между ними, Бондарь услышал за спиной шум автомобильного мотора и оглянулся.
Его нагоняла темная «девятка», раскачивающаяся на ухабах. Отблески горящих вполнакала фар перепрыгивали с кочки на кочку, превращая заледеневшие камешки на дороге в золотые россыпи. Разглядев в сумерках цвет машины, Бондарь застыл как вкопанный.
Машина была темно-синяя.
Точно такая же, как его собственная.
Та, в которую Бондарь усадил жену и сына, небрежно помахав им рукой на прощание.
А вдруг произошло чудо, о котором он столько молил небеса? Если чудеса возможны – то только в таких вот безлюдных местах, когда сумерки мало-помалу пожирают окружающий мир, оставляя каждого наедине с неведомым.
«Ну, – вскричал Бондарь мысленно, – давай, господи! Что тебе стоит? Верни все обратно. Исправь свою ошибку. Ты не тех послал навстречу смерти, господи. Если уж есть нужда в человеческих жертвах, то возьми меня. Я готов умереть десять раз… сто… тысячу – лишь бы вернуть Наташку с Антошкой. Возьми меня, а их отдай. Слышишь, ты, всевышний! Верни их обратно, я тебе говорю!»
«Девятка», не сбавляя скорости, проехала мимо, распространяя вокруг едкий запах бензина. На ее крыше красовалась малоприметная оранжевая табличка с шашечками. Хруст гравия под автомобильными скатами показался Бондарю оглушительным. Словно по обломкам его безумной надежды проехались, а ведь она, эта надежда, была последней.
Теперь вот умерла.
– В белом венчике из роз впереди идет Христос, – пробормотал Бондарь, растирая онемевшее лицо. – Голова обвязана, кровь на рукаве, след кровавый стелется по сырой траве.
Прежде чем подняться на пологий склон, за которым начинались ряды дачных строений, он выкурил еще одну сигарету, вернее, это сделал за него ветер, опять набравший силу. Подхватив окурок, ветер расплатился за него пригоршнями колючего снега, обжегшими щеки Бондаря. Потом снег повалил гуще, стало вроде бы светлее, но ослепительная белизна была непроглядней любого мрака.
Возвращающаяся «девятка», вынырнувшая из этой молочной круговерти в ореоле электрического света, проплыла мимо расплывчатым призраком. «Остановить, что ли?» – подумал Бондарь, обернувшись. Мысль оказалась запоздалой. Рубиновые огоньки стремительно удалялись, а потом и вовсе исчезли за косым пологом метели.
Пряча лицо за поднятым воротником, Бондарь побрел дальше.
К тому моменту, когда он добрался до ворот дачного поселка, земля успела покрыться снежным покровом, на котором едва угадывалась колея, оставленная колесами такси. И кого это сюда черти принесли?
Бондарь снова оглянулся. Его собственные следы виднелись пока отчетливо, но невозможно было разобрать, что творится там, откуда тянулась эта цепочка. Все утонуло в белом тумане.
Вернувшись в свой кабинет, Роднин остановился у окна, за которым разыгралась настоящая метель. Чем дольше он обдумывал предложение Волопасова, тем больше оно ему нравилось.
Он всегда симпатизировал Бондарю. Открытый, прямой (даже чересчур открытый и прямой по меркам ФСБ), надежный, безотказный. В нем ощущалось настоящее мужество, позволяющее выстоять там, где
