балконом, но ни троса, ни каких-либо других приспособлений для альпинизма видно не было. Тогда Бондарь вернулся к двери. Она была заперта на ключ, но это ни о чем не говорило. После небольшой практики примитивный замок сумела бы открыть и цирковая обезьяна. Без ключа.
Прислонив к открывающейся внутрь двери накрененный стул, Бондарь вернулся в постель и приказал себе спать. Постороннее присутствие ему просто померещилось, не более того. Кому нужно проникать в чужой номер исключительно для того, чтобы полюбоваться спящим постояльцем, а потом удалиться?
– Черт!
Соскочив с кровати, Бондарь метнулся к своей одежде и проверил карманы брюк. Деньги и документы были на месте. Услышав дребезжание раскатившихся по полу монет, Бондарь успокоился окончательно. Если бы гостиничный вор взялся за брюки, он бы наделал слишком много шума, чтобы исчезнуть незаметно.
– Нервы, – пояснил Бондарь своему смутному зеркальному двойнику, – всего лишь нервы, Женя.
Отражение молчаливо согласилось. У него не имелось оснований возражать, а у Бондаря не было причин бояться темноты и одиночества. Он не верил в призраков, вернее, верил только в одного призрака, который не желал ему зла.
Наташа…
Упав на кровать, Бондарь обнял подушку и зарылся в нее лицом.
Они совершали утреннюю пробежку по бескрайнему лугу. Темно-синяя «девятка», на которой они приехали за город, стояла на опушке леса. Машину сторожил четырехлетний сын Антошка, оставленный на заднем сиденье. Такой маленький и беззащитный. Любое воспоминание об этом вызывало безотчетную тревогу.
«Вернемся, – предложил Бондарь, продолжая почему-то бежать все вперед и вперед. – Он там совсем один». – «Это ты совсем один, – возразила ни капельки не запыхавшаяся жена. – Я так за тебя волнуюсь. Как ты? Справляешься без меня?» – «Зачем ты спрашиваешь? Я ведь здесь», – напомнил Бондарь, поминутно оглядываясь. – «Вот именно. Здесь. А мы там».
Осознание того, что Наташа права, было пронзительным, как удар тока. Мгновенно переполнившись ужасом и страданием, Бондарь повернул обратно, надрываясь на ходу: «Антошка! Анто-о-шка-а!!!»
«Не докричишься…»
Он повернулся к жене, продолжавшей сопровождать его бесплотной тенью. Горькие слова принадлежали ей. «Не докричишься».
«Где мои туфли?» – заорал Бондарь, внезапно обнаружив, что бежит босиком. Вот в чем заключалась причина его странной медлительности. Сначала он решил, что его тормозит встречный ветер, вяжущий движения, как резиновый клей, но главная причина была иная. Оказывается, сократив путь, он угодил в отвратительно чавкающее болото. Ноги проваливались в месиво по щиколотку. Вытаскивая их, Бондарь вскрикивал от омерзения. Трясина сочилась кровью, пучилась красными пузырями, засасывала все глубже.
«Где мои туфли?»
«Там, где ты их оставил», – печально ответил Наташин голос.
«А где я их оставил?» – спросил Бондарь.
«Там, где остался сам. Хорошенько посмотри на них перед тем, как будешь обуваться».
«Зачем?»
«Посмотри…»
Зачем? Зачем? Зачем?
Вскрикивая, Бондарь сотрясался на кровати, словно его расстреливали из крупнокалиберного пулемета. Пули били прямо в сердце – ох, как же часто, как больно они били!
Окончательно проснувшись, Бондарь провел рукой по груди и с некоторым недоумением убедился, что взмок всего лишь от пота, а не от крови. Кошмар растаял в утреннем свете, но настоящее облегчение не наступило. Наташа и Антошка навсегда остались в этой проклятой темно-синей «девятке». Она как чувствовала: «Отстань, не хочу я садиться за руль этого саркофага на колесах!»
Долго пришлось ее уговаривать.
«Наташка, не дури! И охота тебе в общественном транспорте толкаться? Сдашь на права, потренируешься немного за городом и станешь первоклассным водителем. Сядете с Антошкой в машину – и вперед…»
Бондарь взял сигарету, прикурил и опустил голову. Сигарета тлела в зубах, руки бессильно лежали на коленях. Он не обращал внимания на разъедающий глаза дым. Он видел перед собой только расплывчатые лица двух дорогих людей, без которых и жизнь была не в радость, и смерть не казалась такой уж трагедией. Собственная смерть. Потому что гибель Наташи и Антошки стала для Бондаря катастрофой вселенского масштаба.
Каково им было в последние мгновения, отмеренные неумолимой судьбой? Кричали ли они, когда мокрая полоса асфальта выскользнула из-под колес? Молились? Или обмерли на сиденьях «девятки», бешено скачущей по крутому склону сквозь чахлые кусты? О чем успели они вспомнить, прежде чем в их лица брызнули осколки рассыпавшегося лобового стекла?
Бондарь мог лишь догадываться, и эти догадки сводили его с ума. Он ничего не знал наверняка. Он даже не помнил, как преодолел два километра, отделявшие его от места аварии. Вот он сидит с телефонной трубкой в руке и тупо смотрит на нее, пытаясь осознать только что услышанную новость. А вот уже катится кубарем по заснеженному откосу, сбивая с ног бестолковые фигуры в милицейской форме. Заглядывает в салон «девятки». Пытается избавиться от трясущей его за плечо руки.
«Вам сюда не надо, вам сюда нельзя!»
«Прочь! Все прочь!»
Бондарь понятия не имел, кто оттаскивал его от машины. Он видел только Наташу. Она сидела, наклонившись вперед, уронив голову на искореженное рулевое колесо. Жизнь сохранилась лишь в ее золотистых волосах, перебираемых ветром.
«Где сын? – страшно заорал Бондарь, по-прежнему не различая окружающих его людей. – Где мой сын?»
Кричать было бессмысленно. Антошка никуда не делся. Он лежал на носилках, скрытый от глаз покрывалом, на котором проступили бордовые пятна. Маленький-маленький, тихий-тихий. И не получалось внушить себе, что сынишка просто уснул. Все из-за этих проклятых пятен.
– Будь они неладны, – прошептал Бондарь, вытирая глаза.
Хорошо, что рядом никого не было. Себя-то можно убедить, что глаза бывают красными и слезящимися от сигаретного дыма. А как объяснить это другим?
Запихнув обе рубахи на дно сумки, Бондарь оделся в неприметные черные джинсы и такую же черную футболку без всяких рисунков и надписей. В таком облачении будет безопаснее перемещаться по городу, в котором уже ищут тридцатилетнего мужчину, замеченного на месте убийства местной жительницы. В утренних сводках наверняка фигурировали и белая рубаха с закатанными рукавами, и серо-голубые глаза подозреваемого, и длинная челка, падающая на лоб.
Напомнив себе коротко постричься перед выходом из гостиницы, Бондарь сел на кровать и принялся обуваться. Он уже натянул левую туфлю и собирался надеть правую, когда в ушах прозвучал предостерегающий голос Наташи из сна:
– Какого черта? – вырвалось у Бондаря.
Неохотно подчинившись, он встряхнул туфлю и прищурился, разглядывая клок черной шерсти, выпавший оттуда. Клок пошевелился и увеличился в размерах, сделавшись похожим на мохнатую восьмиконечную звезду.
Что за наваждение?
Наклонившись ниже, Бондарь вскрикнул и топнул обутой ногой, сбрасывая оживший комок с растопыренными лапами. Это был паук, попытавшийся укусить туфлю. Большущий, отвратительный и злобный, он вновь перешел в наступление, когда подошва с хрустом раздавила его на вытертом
