травы пробиваются… И цветочки.
– Хрупкие и нежные? Как я?
– Примерно. Мы их как увидели, так сразу ахнули. И бросились к начальству: разрешите, мол, букет нарвать.
– И что?
– Самых настойчивых на полосу загнали и заставили выдергивать зелень руками. До последней травинки. До последнего цветочка. Чтобы мы собственными руками свои надежды на хорошее угробили, понимаешь?
– А потом? – тихо спросила Оксана.
– Потом нам велели землю разрыхлить и разровнять граблями. Обшмонали и отправили обратно на зону. Но я один цветочек умудрилась в барак пронести. Голубенький. В волосах. Они у меня, видишь, какие густые? – Позволив подруге себя погладить, Катерина зло закончила рассказ. – Но вечером дежурный увидел мой голубенький цветочек в банке с водой и растоптал его сапогом.
– Как? – ахнула Оксана.
– Очень просто. Заодно с моей душой. – Ладонь рассказчицы прикоснулась к лифчику мокрого купальника, но почему-то с правой стороны. – Теперь ты мой цветочек. Голу-убенький… – Катерина прикоснулась губами к Оксаниной щеке и радостно засмеялась. Ей и самой нравилась выдуманная на ходу история. Нравилось изображать себя тонкой, чувствительной натурой, вынужденной скрывать свою истинную сущность под маской цинизма. Поэтому, приласкав подружку, она сказала доверительным тоном: – Знаешь, я ведь после отсидки все время пыталась найти место под солнцем. Но на самом деле мне некуда деваться. Как в той дурацкой игре, когда все вокруг стульев бегают, потом садятся, а одному стула не хватает. Это я.
– Теперь все будет иначе, – пообещала Оксана, глаза которой увлажнились то ли от джина с тоником, то ли от сочувствия к подруге. – Мой муж – полный лох. С твоей помощью мы доберемся до его банковских счетов, а с такими деньжищами перед нами любые двери откроются.
– Двери откроются, – повторила Катерина. – Когда в зоне кто-нибудь откидывался… Ну, выходил на свободу с чистой совестью и все такое, я готова была умереть от зависти. На территории было одно укромное местечко, откуда через стену можно было увидеть волю… Кусочек воли… Светящуюся рекламу на крыше гостиницы. Я часами на нее смотрела по ночам. А днем старалась не пропустить процедуру освобождения. Некоторые не хотели уходить, бились в истерике, хватались в проходной за решетку, упирались.
– Почему? – изумилась Оксана.
– Страшно им было. Отвыкли от свободы… Или не к кому было ехать. Вот как мне. Никому, никому я была не нужна…
– Мне нужна…
Катерина реплику не услышала, погрузившись в свои воспоминания. Тот день, когда она, наконец, вышла за ворота, был солнечным. Лица встречных казались невероятно чистыми и красивыми, а кругом расстилалась окраина, огромная, как сказочная страна. Счастливая девушка шагала по улицам, не разбирая дороги, мечтая о новой жизни. Но очень скоро выяснилось, что мест, где ждут бывшую заключенную, очень мало. Либо на панель, либо воруй – и обратно в зону, третьего не дано. И она уже совсем отчаялась, когда к ней подошли и предложили работу.
Катерина очень скоро сообразила, что ее попросту вербуют в шпионки, но упираться не стала. Американцы так американцы. Раз уж родное государство не способно позаботиться о ней, то пусть это делают люди из ЦРУ. Они оплатили учебу на курсах массажистов, обеспечили жильем, деньгами, а главное – дали понять, что хоть кому-то Катерина нужна на этом свете. И она служила новым хозяевам верой и правдой, как бездомная собака, бесконечно благодарная за оказанное доверие.
Сначала Катерине поручалось лишь выведывать различную информацию у жен интересующих ЦРУ людей, потом ей стали давать задания, все более ответственные. Близко сойдясь с супругой Пинчука, Катерина даже не мечтала о его миллионах – ей вполне хватало тех денег, которые платили американцы. Осознавать, как ловко она водит за нос безмозглую Оксану, было по-настоящему здорово. Катерина предвкушала тот день, когда холеная сучка окажется у разбитого корыта, а еще лучше – у тюремной параши. Все к тому и шло, медленно, но неумолимо. И мысль об этом была настолько возбуждающей, что Катерина повернулась к подружке и потребовала:
– Снимай купальник. Будем купаться голышом.
Оксана выполнила приказ с рвением отлично вымуштрованного солдата и только после этого осмелилась напомнить:
– Муж дома.
Катерина отмахнулась:
– Насколько я помню, он ни разу не портил нам девичник.
– Да, но у нас гостит этот…
– Секретный агент Джеймс Бонд. Знаю. О нем мы пошепчемся позже. А пока…
Освободившаяся от купальника Катерина по-мужски обняла Оксану, и из пошедшей кругом головы жены бизнесмена выветрились те жалкие остатки благоразумия, которые там имелись.
XVIII. Потемки чужой души
Ближе к вечеру уединившийся в кабинете Пинчук испытал такое сильное желание надраться, что ему пришлось запереть бар на ключ, а ключ убрать с глаз долой, как будто его никогда и не было. Приказав себе даже не смотреть в сторону бара, он сел перед телевизором и принялся бездумно щелкать пультом. На большинстве каналов мелькали то попки, то мордашки поп-певичек, их перемежали рекламные блоки и латиноамериканские сериалы с надрывными диалогами. В результате Пинчук остановился на канале местных новостей культуры.
Их излагала немолодая дама с легкомысленной челочкой. Из-за того, что экран с бегущей строкой разместили слишком высоко, она постоянно поглядывала куда-то выше камеры, и тогда казалось, будто она обращается не к телезрителям, а непосредственно к небесам.
– В сегодняшней передаче, – пообещала дама, – вы познакомитесь с историей создания и творческой жизнью самого знаменитого театра Одессы, театра оперы и балета. – Зрачки дамы закатились, словно перед припадком падучей. – Как известно каждому одесситу, – продолжала она, – здание было построено по проекту венских архитекторов Фельмера и Гельнера… простите… Фельнера и Гельмера. Зрительный зал поражает небывалой роскошью и красотой, с его сцены часто звучат лучшие голоса мира. Выступал здесь и Леонид Утесов – певец, актер, создатель и руководитель первого в СССР джазового оркестра…
За кадром зазвучала музыка. И хотя она была бравурной, а не печальной, Пинчук немедленно выключил телевизор. Воспоминания о похоронах сыновей были еще слишком свежи в его памяти. Слушать любой духовой оркестр было выше его сил. Медные трубы навевали невыносимую тоску, как тогда, на кладбище…
Прежде чем похоронный оркестр грянул в последний раз, Андрея и Тараса отпел батюшка, то растягивая слова, то сбиваясь на скороговорку. Поставленные рядом гробы утопали среди моря человеческих голов. Было много цветов, но Пинчук почему-то видел только две кучи рыжей земли, готовой поглотить сыновей. Оксана держала его за рукав, как будто боялась, что он вот-вот спрыгнет в одну из могил. Мужчины с неразличимыми лицами смущенно покашливали, а такие же безликие женщины шмыгали носами.
Из толпы выступил Лакрицын, владелец секс-шопа и близкий друг Тараса, известный Пинчуку как человечишко пакостный, лживый и развратный до мозга костей. Возможно, он явился на похороны прямиком из своего паскудного заведения. С искусственным членом за пазухой.
«Дамы и господа! – провозгласил он дребезжащим тенором. – Сегодня нас объединила одна большая общая беда. Ушли из жизни два замечательных человека, два брата. Одного из них, Тараса Григорьевича Пинчука, Тараса, я знал особенно близко. Но и Андрей не был мне посторонним человеком. Всех нас связывали с братьями самые разные отношения – родственные, дружеские или просто деловые. И вот мы спрашиваем себя: неужели теперь эти нити оборваны? – Голос Лакрицына дрогнул, но уже в следующее мгновение набрал силу. – Нет! Каждый из нас сохранит светлые воспоминания о Тарасе и Андрее, и, пока мы будем помнить этих замечательных людей, они будут жить здесь – прикосновение к нагрудному кармашку, –
