между ними сотрется.
– Не знаю, как насчет мифической грани, а вот человеческая память…
– При чем тут память?
– Она стирается, – пояснил Бондарь, отодвигая стол и стулья, чтобы уложить пленника на пол. – Существуют способы устроить человеку амнезию.
– Он потеряет память? – ужаснулась Тамара. – Навсегда? Ты хочешь превратить Гоги в идиота?
– Амнезия бывает полная и частичная. Все зависит от степени повреждения клеток мозга. И от области воздействия.
– Ты так спокойно рассуждаешь об этом…
– Ты тоже не выглядела взволнованной, когда говорила про то, что ждет тебя в том случае, если о наших отношениях узнает тайная полиция, – заметил Бондарь, изучая на ощупь висок Гоги.
– Никаких отношений нет! – заявила Тамара, опустившись на стул.
– Будут.
Это прозвучало слишком безапелляционно, чтобы стерпеть.
– С чего ты взял? – вскинула голову Тамара.
– Мы перешли на «ты», разве ты не заметила?
– Случайность!
– Вся наша жизнь состоит из цепи случайностей, – философски обронил Бондарь, после чего резко сменил тон. – Выгляни в коридор. Будет обидно, если нам помешают.
– Все уже разошлись, – сказала Тамара, бросив взгляд на часы. – Пятнадцать минут десятого. В такое время я одна засиживаюсь в редакции.
– Не считая пронырливого хорька…
– И вахтера. Он заступает на дежурство в девять.
– Я тебя не скомпрометирую, – пробормотал Бондарь, приводя в чувство постанывающего Гоги. – Выберусь через окно.
– А он? – Тамара посмотрела на сотрудника.
– Он выйдет через дверь и отправится домой. Но сначала…
Надавав Гоги хлестких пощечин, Бондарь предупредил:
– Ни звука! Будешь делать, что я тебе скажу. Вздумаешь своевольничать, так и останешься валяться на полу, со сломанной шеей. Ты меня хорошо слышишь?
– Мутели, – процедил Гоги. Найдя взглядом Тамару, обратился непосредственно к ней: – Пирши шегетси!
– Что он сказал? – дернул желваками Бондарь.
– Тебя обругал, – уклончиво перевела Тамара. – А меня… неважно.
Гоги заглянул в устремленные на него стальные глаза Бондаря и догадался, что распускать язык не следовало.
– Не бей меня, – попросил он, ерзая. – Извини, погорячился.
– Еще одно неосторожное слово, и я отправлю тебя охлаждаться. В морг. – Бондарь ткнул пальцем в болевую точку под ключицей пленника. Дождался, пока тот оправится от ошеломляющей боли, и холодно осведомился: – Ты мне веришь?
– Да, – выдавил из себя Гоги, начавший постепенно соображать, где он находится, что с ним происходит и чем это ему грозит.
– Набери полную грудь воздуха, – велел Бондарь.
– Зачем?
Ответ заменила зуботычина.
– Гхи!.. – глубоко вдохнул Гоги. Его глаза выпучились.
– Выдохни.
– Ф-фх…
– Еще!
– Гхи!
– Выдох, – напомнил Бондарь.
– Ф-ф-фххх…
– Вдох… выдох… вдох… выдох… Сильней выдыхай! До конца! Ну?
Побагровевший от усердия Гоги приготовился вновь наполнить легкие кислородом, но не тут-то было. Колено Бондаря уперлось ему в солнечное сплетение, выдавливая остатки воздуха. Его левая рука нырнула под отвисшую челюсть Гоги, отыскивая сонную артерию. Раскрытая правая ладонь обрушилась на переносицу. Сознание, ненадолго пробудившееся в Гоги, снова померкло. Словно фильм оборвался на середине. И это принесло облегчение. Уж очень страшное получалось кино. Лучше ничего не видеть и не слышать.
Тамара, которой было велено засечь четыре минуты, почти не сомневалась в том, что вернуть к жизни Гоги больше не удастся.
– Что ты наделал? – тоскливо спросила она, глядя на мужчину, так стремительно и неожиданно ворвавшегося в ее жизнь, чтобы разом изменить ее – изменить решительно и бесповоротно.
Мужчина, назвавшийся Евгением Бондарем, вел себя так, будто имел на это право. Он распоряжался Тамарой как своей собственностью… и она не стала бы утверждать, что ей это не нравится. Однако теперь он перешел все границы.
– Ты его убил, – прошептала Тамара. – Ты убил человека.
– Забавно, – усмехнулся Бондарь, оставшийся сидеть возле бесчувственного тела. – Был хорек, стал человек.
– Ничего смешного не вижу.
– Я тоже. Сколько прошло времени?
– Чуть больше минуты, – ответила Тамара, поражаясь тому, что до сих пор не впала в истерику или не грохнулась в обморок рядом с несчастным Гоги.
– Главное, не прозевать момент, – деловито произнес Бондарь. – Если переборщить, то в мозгу подопытного произойдут необратимые изменения. Так что следи за часами.
– Я слежу, но я…
– Не переживай. Хорек не только выживет, но и будет продолжать шнырять вокруг тебя с прежним проворством. – Бондарь сунул в рот сигарету, которую так и не решился закурить. – Обычный шок, неизбежный при стирании памяти.
– Он хоть имя-то свое сумеет вспомнить? – жалобно спросила Тамара.
– Запросто. У человека существует что-то вроде оперативной памяти, которую можно обнулить. На основной программе это никак не отразится.
– Две с половиной минуты, – объявила Тамара, после чего не удержалась от укоризненного замечания: – Ты относишься к людям, как к компьютерам!
– К некоторым даже хуже, – безмятежно откликнулся Бондарь, – значительно хуже.
– Две минуты пятьдесят секунд… А если то, что ты называешь программой, даст сбой?
– Исключено. Пострадает только оперативка. Разные виды памяти управляются разными системами молекулярных механизмов. – Бондарь перебросил сигарету из одного угла рта в другой. – Они автономны. Благодаря этому человека можно превратить в зомби, а можно лишь вырвать из действительности на короткий отрезок времени.
– Осталось сорок пять секунд, – доложила нервно сглотнувшая Тамара. – Не знаю, как насчет Гоги, а меня ты из действительности вырвал.
– Иногда потрясения полезны.
– Мне и без тебя хватает потрясений! Тридцать секунд…
– Ну а со мной ты тем более не соскучишься. – Бондарь склонился над пленником, рывком оторвал его от пола и потащил к двери, распорядившись на ходу: – Открой.
– Что дальше? – спросила поспешившая на подмогу Тамара. – Пятнадцать секунд…
Бондарь прижал Гоги к стене коридора и повернул голову:
– Не отходи. Как только хорек начнет подавать признаки жизни, сменишь меня. Скажешь ему, что
