случайно ударила его дверью, когда выходила.
– Восемь секунд! – Тамарин голос завибрировал от напряжения.
– Наори на него и вели убираться подобру-поздорову, – отдал последние распоряжения Бондарь, занося открытую ладонь. – О том, кто его оглушил на самом деле, хорек уже понятия не имеет.
– Время, Женя!
Хлобысть! Хлобысть! Хлобысть!
Голова Гоги закачалась из стороны в сторону, переваливаясь с плеча на плечо от серии звонких оплеух.
– А! – бессмысленно произнес он, силясь поднять свинцовые веки.
Предоставив Тамаре возиться с ним дальше, Бондарь отступил в кабинет. Наконец-то у него появилась возможность закурить, и он сделал это с удовольствием хорошо потрудившегося человека.
Обмениваясь информацией и взглядами
Возвратившаяся Тамара была настолько растерянной, что не обратила внимания на сизую пелену, призрачно витающую в кабинете.
– Представь себе, – сказала она, – Гоги действительно ничего не понял. Соврал, что обронил возле моей двери мелочь, а когда я на него прикрикнула, принялся лебезить и оправдываться. Он ничего не помнит. Видел бы ты его глаза! Как у очнувшегося после наркоза.
– Глаза Гоги меня абсолютно не волнуют, – признался Бондарь, пользуясь моментом, чтобы прикурить под шумок новую сигарету. – Он ушел?
– Какой там ушел! – махнула рукой Тамара. – Убежал вприпрыжку.
– Тогда никто больше не помешает нашей беседе.
– Ты опять будешь задавать вопросы о Гванидзе?
– А ты по-прежнему будешь отмалчиваться? – перешел в наступление Бондарь. – Я ведь открыл свои карты. Теперь твоя очередь.
– Справедливо, – признала Тамара. – Что ж, я расскажу тебе все, что мне известно, но вряд ли это тебе поможет. Я могу лишь догадываться о том, что происходит.
– Догадки на десерт. Сначала факты.
Тамара приняла свою излюбленную позу с заведенными за спину руками и заговорила:
– Черкнуть заметку заставил меня Сосо Тутахашвили, шеф тайной полиции Тбилиси. Мы называем его Черным Полковником. Это чудовище, каких еще свет не видывал.
– Стоп! – Бондарь вскинул дымящуюся сигарету. – Почему он обратился к тебе, а не к своему исполнительному хорьку?
– Чтобы превратить меня в такое же ничтожество, – с горечью ответила Тамара. – Смешать с грязью. Подчинить своей воле и заставить прислуживать. Что ж, рано или поздно он своего добьется.
– Ну, это мы еще посмотрим.
– Поздно. Я ведь фактически согласилась.
– Фактически, практически… – Бондарь выбросил окурок в форточку, опустился на стул и попросил: – Сядь, а? Вытянулась в струнку, как отличница у доски…
– Двоечница, – поправила Тамара, занимая место по другую сторону от стола. – Пойдя на поводу у полковника, я не то чтобы сломалась, но прогнулась. Довести меня до нужной кондиции – дело техники. Тут Тутахашвили специалист, тут ему нет равных.
– Подвожу итог, – сказал Бондарь, брови которого упорно не желали менять насупленное выражение на какое-либо другое. – Тебе дали материал, ты написала на его основе статью…
– Скорее подкорректировала галиматью, написанную кем-то из людей полковника.
– И собственными глазами изрешеченного пулями Гванидзе не видела…
– Боже упаси!
– И на Сабурталинском кладбище во время похорон не присутствовала…
– Почему же, – возразила Тамара, – на кладбище меня свозили.
– Зачем? – насторожился Бондарь.
– Понятия не имею. У меня создалось такое впечатление, будто меня хотели убедить в чем-то.
– Показать тебе гроб.
– Возможно.
– Закрытый.
– Совершенно верно.
– Народу было много?
– Человек десять, – пожала плечами Тамара. – Мужчины. Мне показалось, что все они из ведомства Тутахашвили, но я могу ошибаться.
– Могилу найти сможешь? – не унимался Бондарь.
– Хоть с завязанными глазами. Это у самой ограды. С восточной стороны.
– Прекрасно!
– Позволь мне с тобой не согласиться, – сказала Тамара, отводя блестящие сильнее, чем обычно, глаза. – Ничего прекрасного в случившемся я не вижу. Меня использовали, и это только начало.
– А почему ты все-таки не отказалась, если тебе это было так неприятно? – угрюмо осведомился Бондарь.
– Все очень просто. Вернее, очень сложно. – Тамара отбросила мешающие волосы за спину. – Мой отец – известный в нашей стране писатель. Правда, издают его в Москве, а сегодня это почти равносильно измене родине. Его книги объявлены крамольными, в полиции на него заведено дело, а может, несколько. Тутахашвили намекает, что посадит папу, если его дочь не станет сговорчивой. То есть я.
– Как реагирует на это твой отец?
– Никак не реагирует. Он не в курсе. У него больное сердце, ему нельзя волноваться.
– Та-ак, – протянул Бондарь, ситуация для которого прояснилась. – Почему бы вам с отцом не уехать из Грузии?
– Мы подготовили документы для эмигации, – тихо, очень тихо сказала Тамара. – Но каким будет решение чиновников, зависит от Черного Полковника, и только от него. Наверное, он предложит стать его любовницей. Я откажусь. Вот и вся эмиграция, Женя. – Спохватившись, Тамара приняла привычную горделивую позу, однако через несколько секунд ее плечи снова поникли. – Я в безвыходном положении. Оно усугубляется тем, что я состою в оппозиционной партии, за которой ведется постоянная слежка. Короче говоря, и я, и мой отец – мы оба на крючке у Тутахашвили, и нам не сорваться.
Она подняла взгляд, ища сочувствия, и Бондарь постарался, насколько это возможно, смягчить выражение своих глаз.
– Разберемся, – пообещал он.
– Пустое. – Тамара отмахнулась и уставилась в непроницаемый мрак за окном. – Лучше расскажи мне, что натворил Гванидзе, которого не оставляют в покое даже в могиле.
Поступок Бондаря был импульсивным, но, как ему хотелось верить, единственно верным. Запустив руку в карман, он достал оттуда конверт и протянул его Тамаре со словами:
– Ознакомься, и ты поймешь, почему мне не хочется верить, что этот ублюдок отделался легкой смертью.
– Интересно, – оживилась Тамара, включая компьютер. – Тогда, чтобы ты не скучал, прочитай выдержки из досье, которое я тайком составляю на Тутахашвили и его ведомство. Сдается мне, они неспроста затеяли похороны Гванидзе.
– Или их имитацию, – сказал Бондарь, разворачиваясь к монитору.
– Вот…
Найдя среди электронных папок нужную, Тамара отстучала на клавиатуре код и открыла документ, озаглавленный «Jand».
– Жандармерия? – догадался Бондарь.
– Да, они не стесняются называть себя жандармами.
– Я закурю?
– Дыми уж, – пробормотала Тамара, роясь в содержимом конверта.
Бондарь так и поступил. Вскоре его глаза превратились в две непроницаемые смотровые щели, и это
