двенадцать тысяч американских долларов, я вас спрашиваю? Вы же книжный червь, у которого нет ни гроша за душой. Совершенно очевидно, что доллары были вручены вам русскими. За подрывную деятельность.
Это уже было слишком! Галишвили задыхался от гнева:
– Я тоже хотел бы знать, как деньги появились в доме человека, который за всю свою жизнь не совершил ничего противозаконного! Я их вижу впервые. Мне их подбросили.
Полковник покачал головой:
– Это не лучший способ защиты, уважаемый. Мы давно следим за вами и вашей подозрительной семейкой. У вас постоянно какие-то подозрительные контакты с русскими. Вы помогаете готовить антиконституционный переворот в нашей стране. Способствуете сепаратистским настроениям в Южной Осетии, Аджарии и Абхазии. Продажная кремлевская марионетка, вот вы кто.
Галишвили чувствовал, что сходит с ума.
– Все это вздор, – сказал он, распрямившись.
– Вздор, – повторил полковник.
– Полнейший!
– Полнейший… Хорошо. Вы готовы поклясться в этом.
– Почему бы и нет? – растерялся старый писатель.
– Сейчас проверим, – оживился Тутахашвили, доставая из ящика тоненькую белую книжицу и швыряя ее на стол.
Грузинская вязь на обложке из плохой пористой бумаги гласила, что это Конституция Грузии. Вокруг названия там и сям были разбрызганы фиолетовые кляксы. Как будто какой-то неряха ежевикой лакомился, изучая Основной закон страны.
Напрягая зрение, Галишвили подался вперед и тут же откинулся на спинку стула, обливаясь липким потом, сочащимся из всех пор. Он осознал, что видит перед собой пятна засохшей крови. Кто-то уже клялся на Конституции в этой комнате. Кто-то, не так давно сидевший на месте Галактиона Галишвили.
– Ч…что это? – спросил он.
– Читать разучились от волнения? – посочувствовал полковник. – Бывает, бывает. Ну ничего, это не беда. Я вам помогу. – Поглаживая лакированную рукоятку молотка, он ободряюще улыбнулся. – Перед вами находится Конституция. От вас требуется сущая малость. Положить раскрытую правую ладонь на священную для всех нас книгу и повторить слова о своей непричастности к изъятым долларам. – Полковник дважды взмахнул молотком, разминая плечо. – Давайте, уважаемый. Кладите руку и клянитесь. Ничего иного от вас пока не требуется. Смелее.
– Я не собираюсь участвовать в ваших идиотских экспериментах, – заявил Галишвили. Тон его был твердым, а голос – блеющим.
– Вы уверены? – ухмыльнулся полковник. – Ваше право. Но тем самым вы косвенно признаете свою вину.
– Дикость! Такое впечатление, что мы живем во времена охоты на ведьм.
– Не знаю никаких ведьм, – отрезал Тутахашвили, постукивая молотком по ладони. – Мы призваны охотиться на преступников. У меня имеется строжайший приказ покончить с агентами Москвы, чувствующими себя в Тбилиси вольготно, как у себя дома. Впрочем, вы для меня слишком мелкая сошка. Предлагаю сотрудничество. Только так можно искупить свою вину.
– Без вины виноватый, – горько произнес Галишвили. – Что же я должен сделать, чтобы вы от меня отвязались?
– Пустяки. Вы просто подпишете заявление о том, что вас вербовал русский шпион Евгений Бондарь. Мы вас вышлем в Россию и забудем эту злосчастную историю. – Полковник приподнял брови. – Вы ведь, кажется, мечтаете о переезде в Россию?
– Никогда.
– У меня имеются иные сведения.
– Никогда я не напишу того, что вы требуете, – продолжал старый писатель, проигнорировав реплику Тутахашвили. Вспомнив вчерашнего спутника дочери и ее сияющие глаза, он повысил голос: – Доносы не по моей части. Я жил честно и умру честно.
Полковник засунул мизинец в левое ухо и сильно потряс им, словно серная пробка мешала ему уловить смысл услышанного.
– Что?
– Я, – отчеканил старик, – умру… честно…
– Это может произойти не так скоро, как нам обоим хотелось бы, – печально произнес Тутахашвили, рассматривая мизинец. – Предлагаю подписать.
– Нет.
Голова Галишвили кружилась, и он с большим трудом держался прямо, подозревая, что в любой момент может потерять сознание. Сердце то умолкало, то вновь напоминало о себе, колотясь о грудную клетку.
Полковник подошел и, не говоря ни слова, ударил старика по лицу. Браслет его часов зацепился за ушную раковину Галишвили, и тому показалось, что оно оторвалось. Но молоток не был пущен в ход, и это уже хорошо, подумал он, вцепившись венозными руками в сиденье стула. Его подташнивало. Комната шла кругом, то темнея, то светлея. Ее пересекла черная фигура полковника и открыла дверь:
– Гурген! – рявкнул он. – Увести арестованного. В карцер его. Пусть пока посидит один, подумает о своем житье-бытье.
Временами проваливаясь в беспамятство, Галишвили смутно осознавал, что его волокут по коридору, потом по ступеням лестницы, уходящей вниз. Едкий запах испражнений, пота и грязи усиливался, лампочки на потолке становились все тусклее и тусклее, а сам потолок опускался ниже, норовя раздавить хрипящего старика. Но он уже был раздавлен, уничтожен, убит обрушившимися на него испытаниями. И на бетонный пол он упал, как самый настоящий труп. И не почувствовал, как чужие жадные руки обшарили его карманы.
Но когда дверь захлопнулась, Галактион Галишвили все-таки инстинктивно вздрогнул. Это упала та самая крышка гроба, которая нависла над ним в утреннем кошмаре. Плохой сон сбылся, а жизнь, как водится, не состоялась. И было некуда деваться от этой угнетающей закономерности. Лишь пустота и мрак вокруг, пустота и мрак.
Смерть шпионам!
На проверку загадочная бозартма оказалась невероятно жирным, густым супом из баранины, кислым от обилия помидоров и гранатового сока. Зачерпнув пару ложек, Бондарь подумал, что в следующий раз, когда ему предложат угоститься бозартмой, он попросит принести что- нибудь пожиже и попрозрачней. Впечатление было такое, будто хлебаешь один из столь любимых грузинами соусов.
– Много лука, – посетовала Лиззи, кривясь. – I hate the onions. Ненавьижу лук.
– Не ешь, – пожал плечами Бондарь.
– Но мне гольодно!
– Тогда не привередничай. – Новое пожатие плечами.
– Ты есть очьень заботлив, – съязвила Лиззи.
Бондарь не ответил, уткнувшись в тарелку. Все, что можно было увидеть в этом гулком, как зал ожидания, ресторане, он уже увидел. И чахлые пальмы в рассохшихся кадках, и подозрительные пятна на скатертях, и засаленные курточки официантов. Не вызывала энтузиазма сидящая напротив американка, похоже, втрескавшаяся в Бондаря по уши. Что не помешало ей жадно проглотить похлебку и попросить добавки.
– Таких не берут в самураи, – обронил Бондарь, закуривая.
Аппетита не было. Если чего Бондарю и хотелось, так это повидаться с Тамарой. По его глубокому убеждению, эта женщина стоила десятков таких, как Лиззи, а может быть, и сотен. Журналистка Тамара Галишвили была
