прожекторов.
– Ты с нами лучше не шути, старик, – предупредил насморочный жандарм. – Не напрашивайся на неприятности.
– А разве неприятности еще не начались?
Задав этот вопрос, Галишвили скривился от боли. Ему наступили на ногу тяжелым ботинком, наступили умышленно, с вызовом, даже не подумав извиниться.
– Прекратите, – попросил он, с трудом удерживая прыгающие пальцы.
Ответом был пренебрежительный плевок на восточный ковер, привезенный писателем из поездки по среднеазиатским республикам. В те благословенные времена республики звались братскими, но как давно это было!
Галишвили тоскливо подумал, что неправильно распорядился отведенной ему жизнью. Ему следовало посвятить ее изобретению машины времени или строительству неприступного убежища, в котором можно бы было засесть вскоре после прихода к власти меченного дьяволом Горби. Засесть, чтобы больше никогда не появляться на свет божий. Потому что этот пресловутый свет не достигал проклятой богом Грузии. Ее окутал мрак. Те розы, с которыми одураченные толпы осаждали парламент, давным-давно увяли. Теперь они устилали не проспект Руставели, а безымянную могилу, в которой были погребены надежды на новую счастливую жизнь.
Говорят, революции затевают романтики, совершают прагматики, а плодами пользуются подлецы, приходящие им на смену. Враки, отчетливо понял Галишвили. Никакими плодами они не пользуются, потому что никаких плодов не существует. Те, кто сменяет революционеров, ими же и питаются. Змея, пожирающая собственный хвост, вот как это называется. И не видно этому ни конца ни края.
На время забыв о существовании хозяина дома, жандармы азартно продолжали обыск, швыряя вещи на пол, топчась по ним, без зазрения рассовывая по карманам приглянувшиеся безделушки. Первый нырнул в шкаф и почти исчез там, зарывшись в постельном белье. Второй занялся диваном с засаленными подлокотниками, изодранными кошкой в бахрому. Брезгливо содрав клетчатый плед, истертый до белой нитяной основы, он вспорол матрас и запустил внутрь руку, отплевываясь от пыли. Третий жандарм методично сбрасывал с полок книги, приговаривая при этом:
– Вот же скопил барахла, старый дурак! Нет чтобы макулатуру сдать, полезных вещей накупить.
– Дурак, он и есть дурак, – гнусаво откликнулся коллега. – Разве умный человек станет зрение портить?
– Я бы вас попросил соблюдать нормы приличия! – крикнул Галишвили.
Его дрожащий дискант не был услышан. Жандармы заинтересовались двумя угловыми тумбами, забитыми медицинскими пузырьками, кипами старых квитанций и открыток, елочными игрушками и прочими мелочами, дорогими сердцу хозяина. Следя за тем, как под ногами жандармов все это незатейливое добро превращается в труху, в мусор, в ничто, Галишвили сжимал и разжимал пальцы. Не потому, что собирался броситься на обидчиков с кулаками – драться он совершенно не умел. Просто необходимо было занять себя чем-то, чтобы не свихнуться. Чтобы не чувствовать себя неодушевленным предметом.
Его приподняли за шиворот, поволокли, опять приподняли, заставили переступить порог Тамариной спальни, толкнули на стул:
– Замри.
– Здесь же ничего нет, – слабо запротестовал Галишвили. – Сами видите, пусто. Если уж вам так хочется рыться в чужих вещах, то пойдемте в гостиную, прошу вас.
Комната и в самом деле была обставлена с почти спартанской простотой: кровать, шкаф, стул для одежды, узкая домотканая дорожка на свежевыкрашенном полу. Однако это не остановило жандармов, которые заявили, что сами знают, где искать. При этом они переглянулись, обменявшись гнусными ухмылками, а один подошел к кровати и плюхнулся на нее, прислушиваясь к тому, как скрипят пружины.
– Неудобно, – прокомментировал он.
– С такой красоткой и на полу можно, – авторитетно возразил красноносый парень, приблизившийся к большой фотографии в рамочке, висевшей на стене. – Первый сорт девка. Персик, м-м!
Галишвили зажмурился, вглядываясь в мельтешение светящихся точек перед глазами. Он хорошо помнил эту фотографию. Тамара была изображена на ней в обнимку с мужем и с дочуркой на руках. Все трое счастливо улыбались. Они еще не знали, что очень скоро эта идиллия станет возможной только на снимке.
– Ого! – донеслось до ушей Галишвили сквозь гулкий набат, резонирующий в голове. Кровяное давление поднялось до предельной отметки. Сердце трепыхалось, как пойманная рыбка, стиснутая не знающей жалости рукой. До инфаркта осталось всего ничего.
Галишвили открыл глаза.
Двое жандармов стояли рядом, наблюдая за товарищем, открывшим шкаф. Первым делом он сунулся на нижнюю полку, где лежало аккуратно сложенное белье Тамары. Из-за прилившей к глазам крови Галишвили не видел, кто именно орудует в шкафу, но опознал его по гнусавому голосу. Красноносый. Блюститель порядка, гоняющий сопли туда-сюда, туда-сюда. Страж закона с манерами вчерашнего уголовника.
Поморгав глазами, Галишвили разогнал мутную пелену, стоящую перед глазами. Красноносый развлекался тем, что совал кулак в чашечки бюстгальтеров, определяя таким образом объем Тамариной груди. Товарищи одобрительно гудели. Их взгляды то и дело обращались на фотографию владелицы.
– Стыдно, – сказал Галишвили.
Его реплику снова оставили без внимания. Красноносый оставил в покое бюстгальтеры и занялся трусиками. Доставая их из шуршащих пакетов, он швырял их веселящимся товарищам. Один приложил трусики к своим брюкам и, вихляя бедрами, изобразил нечто вроде танца. Второй вывернул их наизнанку, понюхал и объявил:
– Мылом пахнут.
– А ты чем хотел? – спросили у него.
– Да уж не галантерейным магазином.
Когда утих новый взрыв хохота, красноносый принялся методично сморкаться в трусики, швыряя их на пол. Галишвили опустил голову и, обхватив ее руками, закачался из стороны в сторону. Смотреть на творящееся безобразие было свыше его сил. Он не сразу вскинул глаза, когда его дернули за волосы, призывая вернуться к действительности. А когда все же поднял взгляд, то увидел перед собой полиэтиленовый кулек, набитый долларами. Галишвили остолбенел, услышав:
– Ну? Откуда у тебя это богатство? Ты же говорил, что у тебя нет денег.
– Это не мои! – крикнул он.
– Баксы лежали в шкафу, на нижней полке.
– Вы сами мне их подбросили, – заявил Галишвили, стараясь не глядеть на изгаженные Тамарины трусики, разбросанные по всей комнате. – Я требую, чтобы обыск проводился в присутствии понятых.
– Мы, значит, не заслуживаем твоего доверия? – прищурился один из жандармов, надвигаясь на старика. – Мы, по-твоему, не представители власти, а непонятно кто?
– Понятно кто! – вскричал Галишвили, голос которого приобрел звучание одной из иерихонских труб. – Как раз очень даже понятно! Вы представители власти, да, но она – сатанинская!
Кулек с деньгами хлестнул его по щеке:
– Твое?
– Вы с ума сошли!
Хрясь!
– Твое? – угрожающе повторил жандарм.
– Нет, – обмяк схватившийся за сердце Галишвили.
– Ты это утверждаешь?
– Утверждаю…
– Отлично, – вмешался другой жандарм. – Итак, деньги, обнаруженные в твоей квартире, принадлежат не тебе. Значит, их припрятала твоя дочь…
– Что? – не поверил своим ушам Галишвили.
– Деньги находились в шкафу твоей дочери, – терпеливо пояснил жандарм. – Вот она-то пусть и ответит следствию, откуда они взялись.
