различных изоморфных взаимодействий, усиливающих ее напряженность, до тех пор, пока тема не будет определена как реальная проблема данной семьи. Терапевт начинает прослеживать эту проблему.
Минухин (Тому): Я заметил, как близки между собой Полин с матерью. Это относится и к другим ситуациям?
Том: Да. Даже дома они очень близки.
Минухин: Настолько, что Полин ведет себя так же, как мать?
Том: В общем, да. Потому что, например, если ее мать спит у себя, а Полин давно не выходила из своей комнаты и не видела матери, ей обязательно нужно знать, где мать — наверху или пошла в магазин. И наоборот.
Минухин (Дэвиду): Сколько тебе лет?
Дэвид: Тринадцать с половиной.
Минухин: А между Дэвидом и матерью другие отношения или они тоже близки между собой?
Том: Близки. Не так близки, но близки.
Минухин: Вы не думаете, что Дэвид слишком близок со своей матерью? Не считаете, что тринадцатилетнему мальчику надо бы быть более независимым?
Том: Ну, знаете, он, в сущности, независим, но сейчас норовит быть поближе к матери, главным образом, потому что у нее будет ребенок; а с другой стороны — к Полин, потому что он старается присматривать за сестрой.
Минухин: Мать присматривает за Полин, и он тоже присматривает за ней?
Том: Дэвид присматривает за ними обеими. Он старается присматривать за сестрой немного внимательнее, потому что он в каком-то смысле может сказать, когда у нее бывают эти приступы. Потому что она никому другому ничего не говорит.
Терапевт (обращаясь к Полин): А брату ты говоришь о своих приступах?
Полин: Иногда.
Минухин: Джим, что ты думаешь о близости между Полин и ее матерью?
Джим: Они очень близки между собой. Иногда даже слишком.
Тема близости между матерью и Полин расширяется, охватывая близость между матерью и сыном и затем — между братом и сестрой. Прослеживая одну сторону жизни семьи — близость между ее членами — и ведя расспросы в этом направлении, терапевт очень быстро перешел от наблюдения за одним членом семьи — идентифицированной пациенткой — к разработке проблемы, характерной для всей семьи. Затем мать вынимает что-то из кармана плаща и дает Полин.
Мать: О, я просто дала ей держать ее туфли, чтобы не забыть, потому что они были у меня в кармане плаща.
Минухин: Что это такое?
Полин: Туфли.
Терапевт (матери): Я пытаюсь понять, отчего у Полин бывают эти приступы. Я смотрю, как вы близки с Полин. Похоже, что вы еще не успеете кончить, а Полин уже начинает, что вы и она — как один организм.
Терапевт снова берет, казалось бы, несущественный эпизод взаимодействия между матерью и дочерью и интерпретирует его с точки зрения близости между ними. Он усиливает тему, сконструированную в процессе наблюдения за конкретными событиями, в которых он и члены семьи совместно участвовали 'здесь и сейчас'. В то же время терапевт привязывает близость между матерью и дочерью к приступам астмы у идентифицированной пациентки. Через десять минут, когда Джим рассказывает, как он отвозил Полин в отделение интенсивной терапии, мать начинает говорить о прическе Полин, и терапевт снова фокусируется на этом конкретном взаимодействии как еще одном примере вторжения матери в область самоопределения пациентки.
Минухин: Что произошло только что?
Мать: Я спросила ее, почему она не сняла бигуди, когда спустилась вниз из своей комнаты.
Минухин: А ты что сказала, Полин?
Полин: Она говорила, что сама это сделает.
Минухин: Ты сама накручивалась?
Полин: Нет, мама меня накрутила.
Минухин: Значит, мама. А тебе нравится, когда она это делает?
Полин: Да ничего.
Мать: Тебе не нравится, как я тебя накручиваю?
Полин: Да ничего.
Мать: 'Ничего' — это значит, что тебе не нравится.
Минухин: Спросите еще раз. Продолжайте.
Мать: 'Ничего'! Может быть, так и сойдет, только получилось не совсем так, как тебе хотелось бы, да?
Полин: Получилось так, как тебе хотелось.
Мать: Ну, ты же не сказала, что не так, когда я тебя накручивала.
Полин: Потому что это ты накручивала.
Мать (смеясь): Вот сейчас как дам тебе по носу.
Минухин: Нет, нет, нет. Тут не до смеха. Это важно. Это важно, что ты дала своей маме накрутить тебе волосы так, как ей нравится, и не сказала ей, что тебе так не нравится. Почему ты ей не сказала?
Полин: Потому что она хотела меня накрутить.
Минухин: Да, но тебе не понравилось. Хорошо, я говорю, что у Полин есть свой голос, и свое мнение, и собственное тело. Если у Полин есть свой голос и свое мнение, то она должна управлять собственным телом.
В то время как тема сеанса по-прежнему в значительной мере ограничена характером сверхпереплетенности в семье, терапевт сосредоточивается на идентифицированной пациентке и работает через нее. Его вмешательства неторопливы, приноровлены к безынициативности идентифицированной пациентки, но настоятельно требуют от нее участия в диалоге, иногда напоминающего эхо. Результат такой поддержки инициативы девочки и отрицания сверхпереплетенности взаимодействий в семье становится очевиден, когда идентифицированная пациентка оказывается способна бросить вызов своей матери. Изменение способа взаимодействия идентифицированной пациентки с матерью стало возможно только благодаря настойчивости терапевта, на протяжении последних двадцати минут разрабатывавшего одну и ту же тему.
Минухин: Теперь будь со мной откровенна, Полин. Тебе нравится такая прическа?
Минухин: Ты уверена? Ты уверена, что это то, чего тебе хотелось бы? Посмотри в зеркало. Может быть, это маме так нравится?
Мать: Ты понимаешь, что он хочет сказать?
Мать: Он хочет сказать…
Минухин (матери): Погодите. Погодите. (Обращается к Полин.) Ты не понимаешь, что я хочу сказать? Я сейчас объясню. Спроси меня.
Полин: Я не знаю, что это означает.
Минухин: Все еще не понимаешь? Очень хорошо. Сейчас не мама говорила за тебя, ты сама сказала. Это хорошо. (Пожимает руку Полин.)
Полин: Почему вы пожали мне руку?
Минухин: Потому что я всегда пожимаю руку, когда мне что-то нравится. Я таким способом говорю, что мне это нравится. Это хорошо, что ты начинаешь думать отдельно от своей мамы. Твоя мама учится не говорить за тебя. А скоро ты начнешь сама говорить за себя. (Обращается к матери.) Как вы думаете, сможет она говорить за себя?
Мать: Надеюсь, что сможет.
