Техники семейной терапии

Это единогласие терапевт использует как фундамент, на котором строит для семьи иную реальность.

В семье Маннов семейная реальность состоит в том, что двадцативосьмилетний сын Билл, последние пять лет работавший за границей, возвращается домой в психотическом состоянии ажитированной депрессии, вызванном, по всей видимости, тем, что приятель выманил у него 1000 долларов путем нехитрой мошеннической операции, связанной с нефтью и арабскими шейхами. Остальные члены семьи — родители Пол и Мэри и двадцатитрехлетний брат Роб — сочувствуют идентифицированному пациенту, заботятся о нем и обеспокоены его дезорганизованным поведением.

Дисфункциональной структурой здесь является чрезмерная сосредоточенность членов семьи друг на друге, особенно в холоне отец-старший сын. Сын предан отцу и испытывает к нему уважение, граничащее с преклонением, но в то же время и глубоко скрытую, не проявляющуюся внешне неприязнь. Мать и младший сын не имеют влияния на эту сверхтесную диаду и даже не участвуют в ней.

Терапевтическая конструкция, выработанная на первом сеансе, сфокусирована на острой симптоматологии идентифицированного пациента. Терапевт придает ей характер нормы, объясняя и оправдывая его поведение с точки зрения универсальных представлений о взрослении как сужении альтернатив и отмирании какой-то части личности. Затем терапевт предлагает провести 'погребальный' ритуал, чтобы сын мог стряхнуть с себя прежнее 'я' и принять новую реальность как повзрослевший человек. Младшему брату и матери в этом ритуале отведены особые роли, в то время как отец от него отстранен. Эта конструкция помогает модифицировать семейную структуру, способствуя отделению старшего сына, созданию холона сиблингов и дистанцированию отца, чрезмерно сосредоточенного на сыне.

Минухин (Биллу): Как дела? Твой отец звонил мне вчера по поводу тебя. А сегодня твоя мать тоже говорила со мной по телефону, потому что они беспокоятся.

Билл: Что ж… (Начинает плакать.) Я не хотел бы совсем расклеиться. (Смотрит на отца, который тоже плачет.) Прости меня, папа, правда, мне очень жаль. Я не хотел бы… Не знаю, как это выразить. Простите меня… (Продолжает рыдать.)

Отец (плача): Ничего. Ничего страшного.

Минухин (отцу): Пол, если вы не в состоянии помочь, то выйдите из комнаты. Билл не должен стараться беречь вас, когда ему хочется плакать, потому что тогда он не будет свободен. У Билла сейчас есть потребность, есть желание плакать, и он должен быть свободен плакать, не думая о том, чтобы беречь вас. (Обращается к Биллу.) Так что ты можешь плакать. Если тебе надо плакать — плачь. Когда кончишь плакать, мы с тобой поговорим. А сейчас плачь. (Обращается к жене.) Почему Пол плачет?

Мать: Ну, такой уж он есть.

Минухин: Это нам ничуть не помогает, как вы можете видеть, потому что тогда ваш сын начинает думать о том, как бы поберечь отца.

Бывает, что людям хочется поплакать. Роб, тебе иногда хочется плакать?

Роб: Иногда. Но не часто.

Минухин: Ну, ты еще молод. Сколько тебе лет?

Роб: Двадцать три.

Минухин: Чем ты сейчас занимаешься?

Роб: Хожу на курсы при университете.

Терапевт начинает с конструкции, касающейся свободы плакать. Он представляет плач как право любого человека. Терапевт бросает вызов сдерживающему влиянию отца на Билла, превращает плач в норму — в проявление желания или потребности — и, разрешая Биллу плакать, дает понять, что это происходит под его контролем. Затем он отворачивается от Билла и разговаривает с Робом на нейтральные темы, ожидая, когда плач прекратится и он сможет вернуться к Биллу, что и делает через несколько минут.

Минухин: Билл, сколько времени прошло с тех пор, как ты вернулся домой?

Билл: Три недели.

Минухин: И ты прожил год в Венесуэле?

Билл: В общей сложности я прожил в Венесуэле два года, я туда приезжал и уезжал.

Минухин: А где еще ты был в Южной Америке, кроме Венесуэлы?

Билл: По всей Южной Америке. Я работал в Колумбии и Эквадоре.

Минухин: Ты говоришь по-испански?

Билл: Да.

Следующие пять минут разговор продолжается по-испански. Билл говорит, что 'погорел на сделке с приятелем'. Понимая, что его заманивают, он все же вложил 1000 долларов, потому что не знал, как выйти из положения. Терапевт пользуется возможностью поговорить по-испански в качестве маневра разграничения, укрепляя свою близость с пациентом и отделяя его от остальной семьи. Потом Билл снова принимается плакать.

Минухин: Я хочу, чтобы Билл плакал, когда ему захочется плакать, а потом, когда он сможет разговаривать, он снова будет говорить со мной. Пол, как вы думаете, что происходит с вашим сыном?

Отец: Для него семья — это все на свете. По моему мнению — не знаю, согласится ли с этим жена, — он готов сделать для семьи что угодно. (Начинает плакать.)

Минухин: Тогда почему вы плачете? Я хотел бы, чтобы вы вышли из комнаты — вернетесь, когда сможете держать себя в руках. (Обращается к жене.) Ваши мужчины легко плачут, правда, Мэри? (Отец встает, чтобы выйти. Билл протягивает руки, словно для того, чтобы его удержать, но терапевт останавливает его. Тогда Билл снова садится, рыдая.)

Мать: Они очень нежные, вот в чем дело.

Минухин: Хорошо. Видите ли, мне нужно, чтобы был кто-то, с кем я мог бы разговаривать. Ни Пол, ни Билл не в состоянии общаться, поэтому я хотел бы, чтобы вы пересели сюда, чтобы я мог разговаривать с вами, Мэри. (Мать пересаживается на то место, где сидел отец.) Билл, ты можешь плакать, пока не будешь готов разговаривать со мной. Мэри, как по-вашему, что происходит?

Мать: Мне кажется, это у него умственное переутомление. Он получил эту прекрасную работу шесть лет назад и с тех пор постоянно разъезжал.

Терапевт усиливает напряженность своей конструкции, касающейся свободы, выпроваживая отца из комнаты и поддерживая плачущего Билла, и в то же время определяя плач отца как отклонение. Далее терапевт продолжает разговаривать с матерью и Робом.

Минухин: Роб, ты можешь пригласить отца вернуться, если он в состоянии. Скажи ему, что если это будет тяжело для него, лучше ему не возвращаться. (Обращается к Биллу.) Ты готов?

Билл: Да.

Минухин: Я понимаю, что людям иногда нужно выплакаться. Так что всякий раз, как тебе захочется плакать, — плачь. Я буду разговаривать с ними, а с тобой поговорю потом.

Билл: Ладно.

Минухин: Я все еще не понимаю, что с тобой произошло.

Билл: Я сейчас объясню…

Минухин: Но когда тебе захочется плакать, плачь, а я пока займусь ими.

Билл: Ладно. Примерно месяц назад… нет, примерно шесть недель назад я работал у себя в офисе и совсем закрутился — может быть, и сам себя накрутил, — ну, однажды я пришел к себе в офис, и тут внезапно у меня как будто что-то оборвалось в мозгу. Не знаю, что это было, просто оборвалось (начинает плакать), и с того дня…

Минухин: Если хочется плакать, — плачь. Хорошо? Я займусь тобой, как только ты… (Поворачивается к матери.)

Билл: Я только…

Минухин: Нет, нет. Я вижу, ты сейчас не в состоянии.

Билл (сделав глубокий вдох): Я в порядке.

Минухин: Ладно.

Билл: А потом вдруг появилось какое-то чувство нереальности. Я потерял ориентировку. Я не мог спать и как будто хотел куда-то уехать… (Снова начинает плакать.)

Минухин: Роб, посмотри, не найдется ли в приемной несколько одноразовых платков. (Обращается к