то вещество, которое входит в состав слезоточивого газа!
Франкенбург согласно кивнул. Шьяпп сказал:
— Как ни вертите, но мы здорово влипли!
А старый Рэйзин проворчал:
— По-моему, это как раз то, что драматурги называют 'абсолютный тупик'. Поправьте меня, если я ошибаюсь.
Но тут маленький Имхоф спросил:
— А есть ли хоть какая-то часть подвала, куда не подведен сигнал тревоги?
Ле Кэ ответил:
— Лишь одна сторона подвала достижима снаружи, если только это можно назвать «снаружи». Задняя стена нашего подвала примыкает к задней стене расположенного рядом ювелирного магазина Моникендама. Его подвал, видите ли, сам по себе имеет толщину в два фута. Следовательно…
— Ага! — воскликнул начальник полиции.
— Приведите Моникендама, — приказал министр безопасности, и этот известный ювелир и ростовщик был немедленно доставлен.
— Я охотно открою свой подвал, — сказал он, — но у меня есть партнер, Уормердам. Наш подвал открывается комбинацией из двух замков, отпираемых одновременно. Они расположены таким образом, что один человек не может отпереть оба замка в одно и то же время. У меня своя секретная комбинация, у Уормердама — своя. Чтобы открыть подвал, мы должны здесь присутствовать оба.
— Вот как становятся богачами, — пробормотал старый Рэйзин.
— Вот как остаются богачами, — поправил его Моникендам.
— А где сейчас Уормердам?
— В Лондоне.
Тут же позвонили в Лондон, и агенты секретной службы вытащили возмущенного беднягу Уормердама прямо из-за обеденного стола, стремительно доставили его на аэродром реактивных самолетов и запустили вверх с такой скоростью, что он прибыл в Сабль-де-Фесс в состоянии полной прострации и с салфеткой, все еще засунутой под подбородок.
Зато теперь, во выражению начальника полиции, для него абсолютно все стало ясным как на ладони. Я был в его глазах чем-то вроде главы преступной шайки, профессором Мориарти, и моей истинной целью была кладовая ювелиров. Он усилил полицейский кордон, и Моникендам с Уормердамом открыли свой подвал.
Люди из компании по оборудованию сейфов и хранилищ приступили к работе, но не раньше, чем оба ювелира получили подписанную президентом банка бумагу возмещения убытков (+министру они не доверяли). И вот начали бурить заднюю стену банка.
— Время бежит, — заметил я.
Рейзин вызвал всеобщее раздражение, заявив:
— Фантазии, друзья мои, одни только фантазии заставляют вас так потеть. Принимая во внимание все обстоятельства, думаете ли вы, что мегатонна, или тиранотонна, или ультимон могут причинить нам — лично нам — больше вреда, чем, скажем, фунт динамита?
Начальник полиции заметил:
— Ха! Похоже, вы здорово разбираетесь в динамите.
— Надеюсь, что так, — ответил Рэйзин. — Я устраивал саботаж нацистам, друг мой, когда вы размахивада полицейской дубинкой во Втором бюро.
К пяти часам утра мы проделали скважину в стене.
— Пресрасно, — сказал я. — Теперь не о чем беспокоиться.
И предложил выпить по чашке горячего чаю. В ответ на предложение, месье Ле Кэ кинулся вон.
Мы подождали, пока банк не откроется, и вошли в хранилище, где лежал мой фтор. Я показал Франкенбургу, как сильно он уменьшился в объеме.
— Клянусь богом, мы были на волосок от гибели, — сказал я.
Вы думаете, этим депо и кончилось? Вы жестоко ошибаетесь! Потому что в эту безумную ночь, пока все полицейские в Сабль-де-Фесс и его окрестностях стояли на страже вокруг банка и магазина Моникендама, банда грабителей проникла в галерею принца Мамелюка, где хранилась одна из самых крупных в мире коллекций произведений искусства.
Воры очистили ее не спеша, с полным комфортом. Они похитили бесценное собрание античных драгоценностей, трех Рембрандтов, четырех Гольбейнов, двух Рафаэлей, одного Тициана, двух Эль Греко, Вермеера, трех Бетичелли, Гойю и Греза. Мне сказали, что это была кража века и что страховое агентство Ллойда предпочло бы потерять флот трансатлантических лайнеров, чем ту сумму, на которую были застрахованы эти картины и драгоценности.
Вообще-то, если вдуматься, мне даже повезло, что меня отправили обратно в Англию и взяли под стражу.
Если б у меня была хоть капля здравого смысла, я бы, конечно, помалкивал об этом проклятом фторе-80-прим. В сущности, я сам себя сделал арестантом. Они считают меня — ведь это ж надо придумать! — пустомелей и болтуном. Как будто фтор-80-прим — это просто выдумка! Черт побери, вы сами можете его приготовить. Возьмите 500 граммов плавикового шпата…
Ох-ох! Боюсь, что пришли двое моих приятелей. Придется мне теперь покинуть вас, сэр… Спокойной вам ночи.
Всего хорошего, джентльмены!
НИЛЬС НИЛЬСЕН
Ночная погоня
— Умные и трудолюбивые стальные муравьи, — воодушевленно говорил профессор Макгатри, — вот что они такое! Когда их станет много, никому не взять над ними верх ни в войне, ни в работе. Потому я и назвал пробный образец «Муравьем». От него произойдут миллионы точно таких же, как он, они расползутся по всей земле на благо человека! Нынешние горы они превратят в плодородные долины, будут дообывать уголь, орошать пустыни, побеждать в войнах, осваивать для людей далекие планеты. Они, мой друг, будут творить настоящие чудеса!
Макгатри, профессор кибернетики Эдинбургского университета, расхаживал взад-вперед по гостиной; его круглое брюшко покачивалось в такт шагам.
Жена профессора Урсула сидела в кресле и следила за мужем кротким, слегка встревоженным взглядом.
— Но, Малькольм…
Голос ее немного дрожал, однако свести мужа с небес на землю было необходимо — кроме своих машин, он уже ни о чем не хотел знать!
— …не могут ли они стать опасными для людей? — договорила она. — Я хочу сказать только, что… вид у этих тварей — ну, тех, что у тебя в подвале, — не очень привлекательный.
— Не очень привлекательный? — Возмущенный, он потер лысину. Глаза его засверкали. — О, эти женщины! «Муравей» ни красивый, ни безобразный, ни добрый, ни злой — внешний вид его не говорит ни о чем вообще! Это всего-навсего машина — самоуправляемый, самовоспроизводящийся и самовосстанавливающийся робот!
— Да, дорогой, — ласково сказала Урсула, понявшая не более половины сказанного, и страдальчески улыбнулась.
Однако профессор остыл. Шаркая, он подошел к окну и устремил задумчивый взгляд на безрадостный
